Глинка
Шрифт:
Но был случай, когда морагат обманул. Это произошло лет тридцать назад в далеком валенсийском селении и памятно до сих пор в народе. Заезжий морагат оказался вором. Однажды он обнаружил себя в группе водоносов, молодой, в черной строгой одежде семнадцатого века, похожей на ту, в которой принято обычно изображать Кромвеля. Длинная бархатная куртка доходила до колен, плащ закрывал с головой сухую и гибкую его фигуру. Его нетрудно было отличить от других. Был праздник, на улице везде звучали песни, и только морагат, по обычаю своего племени, не пел.
— Из какой части рая? — весело спросили незнакомца, подразумевая под раем Испанию.
— Из Хаэпа, — ответил он.
И тотчас же он был приглашен к местному купцу по неотложному делу.
Незнакомец бежал с деньгами. Когда узнали об этом, племя морагатов, живущее здесь, объявило траур, а старейшины родов явились к купцу босые, с открытыми головами. Они везли на муле «откуп», во много раз превышающий убыток, понесенный купцом. И никто из встречных не проронил бранного слова, разделяя печаль морагатов. Люди снимали шляпы, кланялись, и купец, желая прослыть щедрым, отказался от денег, привезенных стариками. Тогда здесь же, на месте, где произошла кража, воздвигли на эти деньги часовню, назвав ее: «В память дня морагатской скорби».
Михаил Иванович живет в Гренаде, в опрятном домике с бельведером, и здесь, в саду, разбитом в форме террас, возле маленького фонтана знакомится с морагатом Хозе Палильос, берущим на себя заботы о доставке его денег, писем, а в дороге и… охране жизни. Изредка здесь все еще случаются грабежи. Морагат готов слушать все его рассказы и повеления, но сам больше молчит и не выражает никакой радости от того, что нашел себе в лице Глинки доброго хозяина. Хозе готов служить ему, ездить куда нужно, но и праздность отнюдь не считает пороком. Он может простоять весь день на площади, завернувшись в свой плащ, покуривая и разговаривая с людьми. Ему важно иметь необходимое для жизни: мула с нарядным седлом и обычными, похожими здесь на галоши, стременами, черный плащ, способный скрыть ветхость одежды, немного денег, и ему совсем не обязательно богатеть… Он вправе остановить высокородного маркиза с просьбой дать папироску или огонька, никому не уступит в вежливости, особенно перед женщиной, и гордится испанской поговоркой: «Король может сделать дворянином, но кавалером — один бог».
Морагат слушает Глинку с оттенком снисхождения, потупив взгляд, словно стараясь не замечать хрупкой, изнеженной его фигурки и не совсем правильного произношения по-испански. Хозе плечист, ловок — он лучший танцор в селе, — и, по его представлению, человек столь хилой наружности, как Глинка, чем-то обижен судьбой и заведомо несчастен. Глинка отпустил бородку клинышком, носит шаровары, вправленные в высокие сапоги, и придающую ему молодцеватость широкую куртку — иначе он совсем в глазах слуги выглядел бы пигмеем.
— Сведи меня туда, где танцуют, — говорит Глинка. — Я уже видел однажды здесь испанскую пляску… Это было в день моего рождения, я только что вступил в Испанию. Через Пиренеи мы переехали на трех мулах… И вот в Памплоне исполняли при мне «Арагонскую хоту». Надо сказать, исполняли чудесно! Оттуда мы добрались в дилижансе в Витторию, — кстати, правильно ли, что первый дилижанс на этой дорого сожгли вместе с чемоданами путешественников погонщики мулов, боявшиеся лишиться заработка?..
Хозе удостаивает кивком головы и слушает, ничем не интересуясь.
— Следуя дальше, мы попали в Бургос, в Вальядолиду, в Сеговию, потом в Мадрид; там пожили недолго, и теперь сюда… Есть ли места лучше, чем в Гренаде, Хозе? Я никогда не забуду, как танцевали в Памплоне «хоту»! И где лучше танцуют, по-твоему?
Он спрашивает об этом в надежде расшевелить хмурого своего слугу.
— Лучше Гренады города нет, танцуют же везде одинаково, — отвечает Хозе, — где танцуют плохо, туда никто не ходит!.. Если не умеешь плясать — лучше молись богу! В этом деле не нужно особенного умения, я полагаю, сеньор.
Хозе раздражен и не понимает интереса Глинки к пляске. И, говоря так о молитве, Хозе остается человеком глубоко набожным. Только набожность его не терпит ханжества и… монахов. Хозе не верит им. Впрочем, в Испании еще недавно продавались с аукциона… монастыри, монастырские угодья и монахов изгоняли из келий как людей, бесполезных богу. В этой стране столь много странностей! Здесь каждая область хочет жить своим умом и отделывается податями королю, оставаясь во всем самостоятельной. Видимо, и Хозе потому склонен из всех городов Испании выделять свой — Гренаду.
Помолчав, он так же хмуро добавляет:
— Плохо танцевать, сеньор, — это то же, что странствовать пешком, — одинаково стыдно! Можно ли ставить в заслугу человеку, что он хорошо танцует или хорошо поет?
Действительно, в Испании считается унизительным ходить из деревни в деревню пешком. И в этой стране, где все поют, кроме морагатов, особо ценится в человеке молчаливость. У мавров кипарис считался символом молчания — он никогда не шумит на ветру. Не об этом ли намекает Хозе?
Нет, положительно Глинка не может найти с ним общий язык. Телохранитель его и слуга остается только исполнителем его распоряжений. От этого Михаилу Ивановичу становится грустно. Ему необходим сейчас человек, столь же откровенный в своих чувствах, как Хозе, но, смешно сказать, более расположенный к нему, добрый, отзывчивый и безгранично преданный. Глинка невольно вспоминает всех, кого свела с ним за это время жаркая и каменистая испанская земля: перчаточного фабриканта Лафина в Мадриде, кожевенника, бывшего контрабандиста дона Франциско Морено, флейтиста дона Хозе Альвареса… Каждый из них интересен по-своему, но все они вместе не могут заменить истинного слугу, способного быть другом. Усмехнувшись собственным мыслям, Глинка оставляет морагага.
Хозе поселяется в этом же домике, на чердачке. Он приводит в сад маленького мула, украшенного цветами и виноградными листьями. Похожий на хомуток, поблескивает на шее мула влажный венок из роз. Хозе идет, перекинув на руку плащ. Со спины его свешиваются ружье и гитара, на боку— кинжал и веер. Глинка смотрит из окна на слугу и смеется, — святая наивность! Воинственность и простодушие!
Однако Глинка привыкает к слуге, исполняющему свои обязанности все так же отчужденно, вежливо и снисходительно. Он заводит себе мула и вместе с Хозе выезжает в ближайшие селения. Зима кончилась в феврале, и в начале марта тепло. Матовые куски мрамора лежат по краям дороги, словно глыбы нерастаявшего снега. Черные кресты, поставленные на месте, где был убит проезжий, встречаются при приближении к горам. Снеговой полог Сьерры-Невады белеет впереди, ручьи бегут стремительнее, и печальную живопись дороги сменяет еще более грустная пустынность голых, каменистых гор. Лишь искривленный ствол кактуса, похожий на удава, и красноватые растения индиго видны среди камней на фоне догорающего заката и снеговых вершин, огня и льда…
Путники переваливают через одну из невысоких гор и останавливаются у венты — так называется постоялый двор, жилище, сложенное из необтесанного горного камня, с такими же каменными скамьями внутри, похожее на пещеру. Глинка мешковато слезает с мула, входит в венту и сквозь маленькое оконце в стене, напоминающее бойницу, видит на другой стороне горы очертания гренадской цитадели — крепости Альамбры. И оттуда, приковывая видом зубчатых своих стен, восходящих к небу, и багровых на закате развалин, все еще дымящихся на ветру, мгновенно выглянула, воссозданная воображением, история мавров.