Глотка
Шрифт:
– Никогда? – казалось, ди Маэстро не верил, что такое возможно. – Ну что ж, в таком случае пора тебе получить крещение.
– Да, пора, – подтвердил Пират.
– Пройдешь через ворота. Пока ты держишься на ногах, никто не обратит на это внимания. Часовые здесь для того, чтобы не пускать вьетнамцев внутрь, а не для того, чтобы сторожить солдат. Они сразу поймут, куда ты отправился. Свернешь на первую улочку, дойдешь до второго поворота.
– Возле склада боеприпасов, – вставил Чердак.
– Увидишь табличку, на которой написано большими буквами «Прачечная». Отсчитаешь шесть дверей и постучишь в
– Ли? – переспросил я.
– Ли-ли, – уточнил ди Маэстро. – Скажи, что тебе нужно шесть соток. Это будет стоить около тридцати баксов. Положи их в пластиковый пакетик, засунь под рубашку и забудь о том, что несешь. Постарайся не выглядеть нашкодившим щенком, возвращаясь в лагерь.
– Немного Джека, – сказал Бегун.
– Почему бы и нет? Напротив надписи «Прачечная» зайди в небольшой сарайчик и купи две поллитровки «Джек Дэниелз». Это не больше десяти баксов.
– Новые парни всегда покупают на всех, – сказал Чердак.
Стесняясь признаться в том, что не имею ни малейшего понятия, что такое «сотка», я кивнул головой и встал.
– Поторопись, – велел Бегун.
Я вышел из сарая на полуденную жару. Направляясь к забору, я оглянулся и увидел солдат, слоняющихся по лагерю, пыльные дорожки, ряды деревянных бараков, два огромных тента, флаги. В сторону ворот ехал какой-то джип.
Дойдя до ворот, я был уже весь в поту. У выхода не было ни сторожки, ни караульной будки – просто стоял одинокий часовой.
Выходящая из лагеря дорога шла мимо потрепанных строений и кривых улочек – она была здесь единственной прямой линией. В двухстах ярдах впереди виднелся настоящий пропускной пункт, с караульным помещением, флагом и железными воротами. Джип как раз подъезжал к воротам, часовой вышел ему навстречу. Я понял, что за мной наблюдают, как только вышел за ворота.
Рядом с нарисованной от руки вывеской «Холодное пиво Хейнекена» стоял в дверях вьетнамский мальчик в белой рубашке. По пологой лестнице спускалась старуха с полной корзиной выстиранного белья. Из верхних окон доносилась вьетнамская речь. Двое полуголых ребятишек, которые чем-то едва уловимо отличались друг от друга, хотя я никак не мог сообразить чем, вертелись у меня под ногами и требовали дать им доллар.
Когда я дошел до указателя «Прачечная», за мной бежали уже пять-шесть детишек. Одни продолжали просить деньги, другие пытались задавать мне какие-то вопросы на смеси вьетнамского и английского. Из окон второго этажа две девушки внимательно наблюдали, как я иду мимо прачечной.
Повернув вправо, я услышал, как девицы смеются надо мной. В ноздри проникал запах угля и кипящего масла. Я был в шоке от того, что обнаружил за лагерным забором другой мир, такой не похожий на тот, в котором жил последние несколько дней. Меня переполняла непонятно откуда взявшаяся радость. Я чуть было не забыл о цели своего похода.
Но все же вспомнил, увидев зеленую дверь и прочтя на ней имя «Ли», написанное черными буквами над дверным молотком. Дети цеплялись за мою одежду. Я тихо постучал в дверь. Ребятишки точно взбесились. Порывшись в карманах, я бросил на землю какую-то мелочь. Дети оставили меня и стали драться из-за монет. Все тело мое было покрыто потом.
Дверь открылась, и седовласая старуха с неулыбчивым лицом сердито уставилась на меня
Старуха отошла от меня на шаг и неприязненно скривилась, словно перед ней был вонючий скунс.
– Имя, – сказала она.
– Андерхилл.
– Никогда не слыхать. Уходи.
Она по-прежнему хмурилась.
– Меня послали купить кое-что, – сказал я.
– Никогда не слыхать. Уходи, – повторила старуха, и потянулась к двери. Она продолжала изучать меня, словно пытаясь вспомнить. Потом она словно нашла то, что искала, и улыбнулась.
– Димстро, – сказала Ли-ли.
– Ди Маэстро, – поправил я.
– Похоронка.
Наверное, это означало «похоронщик».
Она махнула в сторону раскладного стола и стоящего рядом стула.
– Что ты хочешь?
Я сказал.
– Шесть? – старуха снова едва заметно улыбнулась. Наверное, это было больше обычного заказа ди Маэстро. Ли-ли поняла, что меня заставили угощать всю команду.
Она прошла в заднюю комнату и там стала открывать и закрывать ящики комода. Оказавшись в закрытом помещении, я почувствовал собственный запах.
Похоронщик – теперь я тоже был похоронщиком.
Ли-ли вышла из комнаты, неся в руке пакетик с самодельными сигаретами. «А, – подумал я, – так это марихуана». И тут же вспомнились косяки, которые курили в Беркли на большой перемене. Я дал Ли-ли двадцать пять долларов. Старуха покачала головой. Я добавил еще доллар. Снова не то. Я дал еще два, и Ли-ли наконец кивнула. Она закрыла мешочек своей широкой юбкой, словно показывая, что я должен сделать с марихуаной. Я засунул сигаретки под рубашку. Старуха открыла дверь, и я вышел на солнце.
Дети снова материализовались вокруг меня. Я поглядел на самого маленького, одного из двух, которые появились первыми. У парнишки были круглые глаза и кожа более темная, чем у остальных. Волосы его завивались жесткими кудряшками. Остальные дети снисходили до того, чтобы заметить его, обычно лишь затем, чтобы дать ему пинка. Я перебежал через улицу к открытой лавочке и купил у постоянно кланяющегося костлявого вьетнамца две бутылки «Джек Дэниелз». Дети бежали за мной до самых ворот, возле которых часовой напугал их, махнув в их сторону винтовкой.
В сарае ди Маэстро распечатал пакетик и внимательно изучил туго набитые сигаретки.
– Ли-ли понравилась твоя образованная задница, – сказал он.
Бегун достал из холодильника пакетик с кубиками льда и разложил их по пластиковым стаканчикам. Затем он распечатал первую бутылку и налил себе виски.
– Такова жизнь на фронте, – сказал он и осушил одним глотком содержимое стаканчика, а затем налил себе еще.
– Ты давай помедленнее, – сказал мне ди Маэстро. – Ты ведь не привык к этому. Думаю, тебе лучше сесть.