Глоток свободы(Повесть о Пестеле)
Шрифт:
— А что, Дуняша, чем ты нас побалуешь? — спросил ротмистр, скидывая шинель и знаком приглашая попутчиков последовать его примеру.
— Чем же вас баловать, свет вы наш? — пропела Дуняша, уже не таясь.
Авросимов глянул на подпоручика. Тот стоял в стороне, уже без шинели, и если бы не небритые щеки, можно было бы подумать, что он и впрямь прикатил сюда в гости, а завтра, на заре, помчится обратно к Настеньке своей или еще к кому, ибо у всякого есть к кому торопиться.
— Будто ты и не знаешь, чего я люблю, — засмеялся ротмистр. — И гостям моим будет любопытно.
И тут
«Эге!» — подумал наш герой, любуясь девушкой.
— Идемте, господа, — пригласил ротмистр, и процессия тронулась.
Вечер выдался особенный, надо вам сказать. В тесной, но гостеприимной столовой круглый стол встретил путников уже припасенной на нем семьей графинов и графинчиков, поигрывающих отраженным светом свечей, хитросплетением граней и тонов от белого до темновишневого.
Старые и позабытые вниманием кресла были удобны и мягки, даже легкий скрип не нарушал уюта, а, напротив, добавлял к нему нечто, подобное песенке сверчка.
Еще не успели уставить стол обещанными яствами, а уж у дверей вдоль стены начали выстраиваться девушки, готовые грянуть песню.
Ротмистр Слепцов глядел на их приготовления с улыбкой. Особенно он вспыхивал, стоило только милой Дуняше посмотреть на него. Вдруг он наклонился к подпоручику:
— Все это ради вас, милостивый государь… Я хочу, чтобы вы поняли, как я к вам отношусь. То, что там, в Санкт-Петербурге — все это вздор. Истинное — здесь. Видите, как вам все рады? Видите?.. Вон и Дуняша, а она иной петербургской барышне не уступит, и она… Видите? И все это для вас… Как она их расставила с толком…
— Благодарю вас, — отвечал подпоручик, обводя рассеянным взглядом сборище. — Благодарю…
— Ах, грустно мне глядеть на вас, — шепнул Слепцов, — да не горюйте, все обойдется… Генерал очень доволен, что вы сами вызвались место указать. Будет вам снисхождение…
В этот момент подали щи. Аромат их был так силен и густ, что бледное лицо подпоручика покрылось пятнами, и по горлу прошла судорога.
— Однако вас любят ваши люди, — заметил Авросимов ротмистру.
— Ах, — сказал Слепцов, — мой батюшка был человек крутого нрава, да скоро уж год, как помер. При нем им житья не было. А я человек добрый, и им со мной хорошо. Вот Дуняша, видите? Она теперь у них главная хозяйка. Я рад, что им хорошо. Они ведь тоже люди, неправда ли, сударь? А вот друзья господина подпоручика утверждают, что сие — рабство… Так ведь что понимать под рабством? Вы вот спросите-ка их: хотят они со мной расстаться? Спросите… А ведь у другого и вольный — раб, ей-богу… Однако вот и щи. Прошу вас, господа, без церемоний, — и он первый поднес ко рту дымящуюся ложку.
Остальные сделали то же самое. Теперь полагалось приступить и к вину. Ротмистр поднял рюмку.
Вино заиграло на свету. Дуняша, не сводящая глаз с барина, махнула рукой, и хор повел вполголоса:
На заре, на заре Настя по воду пошла…«Опять Настя, — подумал наш герой, млея от вина и щей. — Опять Настенька».
— Как они вас ублажают, — засмеялся ротмистр подпоручику. — А как они ведут! Слышите? Эти вот, что фальцетом,
Действительно, милостивый государь, хор был ладен и чист, и высокие голоса девушек вызывали в сознании образ прозрачного ключа с прохладным бархатным дном.
Белой рученькой качнула, прощай, матушка моя!..И по этому прохладному дну — две быстрых тени: золотая и серебряная, две легких тени, которых и не углядишь, ибо над ключом склонились стебли да цветы, и от них тоже тени, и они тоже переплелись. А вода звенит:
…Ты прощай, ты прощай, ты не спрашивай: «Зачем?»Две тени, золотая и серебряная, это ведь — две рыбки, это ведь символы чистоты и веры. Они, хоть слабые да беспомощные, но разве ж не они нам мерещутся? Нам, погрязшим в крови и безумстве? Поглядите-ка на Дуняшу, какие у нее руки! И два передних белых зубочка слегка приклонились один к другому… Когда их видно — голова кружится.
…Ты не спрашивай: «Зачем?»…Тут, глядя на эту царевну, все позабудешь: и Милодору, и Амалию Петровну, и горести свои. Пой, рыбка золотая! Звени…
Под горой стоит рябина, красны ягодки на ней…— Ешьте, ешьте, друг золотой! — сказал подпоручику Слепцов. — Пейте, ни о чем не горюйте. Ах Дуняша, как она их!.. Как поют они, как поют!.. Вы и мои слова давешние забудьте, будто их и не было. Генерал Чернышев, после того как Пестеля арестовали, никак в себя прийти не мог — руки дрожали. Наливайте, пейте… Эй, вина!
Тотчас две темных молнии метнулись по комнате, забулькало вино, круглый стол сузился, и сидевшие за ним сошлись лбами, и поглядели в глаза друг другу. Наш герой отчетливо ощущал прикосновение горячего лба ротмистра и холодного, влажного — Заикина.
— Вы принимали участие в арестовании Пестеля? — спросил подпоручик, борясь со сном.
— А как же, — вздохнул ротмистр. — Куда генерал, туда и я.
— А не боялись, что он стрелять будет? — спросил Авросимов, надавливая лбом на лоб ротмистра.
— А вы его жалеете? — в свою очередь полюбопытствовал ротмистр.
Под рябиной стоит Ваня, однова его люблю!..Тут хор стих, затрепетал весь, будто ключ чудесный помутился, будто непогода какая ударила, будто ветер набежал и спутал стебли, да цветы, и золото да серебро потускнело на рыбках, притихших в той темной воде, где донный ил под их плавниками всплыл вдруг, загораживая все от людских глаз.
Однова его люблю…