Глубинка

Пакулов Глеб Иосифович

— Повесь на ветерке, пусть обыгает, — Василий кивнул на ичиг, который Семен держал в руках. — Устя где?

— Должно, где-нито здесь, — дрогнул голосом Семен. — Я сам только заявился. — Он стал протискиваться в дверь.

Василий плечом припер его к косяку.

— Опять брешешь, — обронил он мрачно. — Сказывай где.

— Жена тебе, ты и следи! — огрызнулся Семен. — Отвались, дай выйти-то.

Василий, колыхнув плечом, оттолкнул Семена внутрь зимовья. Лучины горели ярко, потрескивали. Семен бросил

ичиги на пол, отступил к столу. Василий поднялся, шагнул следом. Огромная, вползимовья, тень метнулась на стену, переломилась, застлала потолок.

— Где баба? — потребовал Василий. Говори ладом.

Жгучими от пламени лучин глазами Семен остановил Василия, прохрипел:

— Баба-то? Тут небось, рядом… Давай мою долю, уйду я.

— Вона как — долю! — Василий скривил лицо. — Может, и Устину жалашь, сшушукались? — Он наложил руку на грудь Семена, сгреб рубаху, встряхнул. Болтнулась голова Семена, лопнула на спине ряднина. Василий рванул еще, и лоскутья ее остались в его кулаке.

— Вот твоя доля. Так голым и пущу. — Мотнул бородой. — Вали, рявкни домой Устю.

Семен тупо пошарил ладонями по голой груди и, горбатясь, поволочил ноги к дверям. Оставшиеся целыми рукава висли до пола. Заметив в углу ружье, приостановился.

— Шагай не балуй! — отгадав его мысль, прикрикнул Василий. — Холостое. Медведь конягу задрал, но и я не зря стрелил. Мясо есть будешь.

В небе густо высыпали звезды, слезно мигая, подрагивали. Устя сидела в полосе лунной дорожки и, обхватив колени, глядела на другой берег, ждала. Услышав шаги Семена, оглянулась, выпрямилась радостная.

— Ты это… — остановившись поодаль, тихо сказал Семен. — Сам зовет, иди-ка.

Устя обмякла, замерла. Потом по-старушечьи поднялась, обошла его сторонкой. На месте стирки подхватила с галечника тряпки, отрешенно зашагала к зимовью.

— Не подумай чего, — поспешая следом, успокаивал Семен. — Задумка есть у меня. От своего не отступлю.

Она молчала. Только у самой избушки сказала горько:

— Ка-зак, — плюнула, — вольный! — взглянула на Семена, и не было видно глаз ее.

— И вольный! — ловя ее руку, шепотом вскрикнул Семен, но Устя рванула дверь, и он замолк на полуслове. Следом за ней вошел в зимовье, прислонился к косяку.

— Где пропадала? — спросил Василий, нащипывая лучину огромным ножом.

— Да вот же! — Устя протянула стираное. — Пропичкалась дотемна.

Василий вгляделся в нее, приказал:

— Ужин готовь. — Мотнул патлатой головой. — Жарь, парь, не скупись.

Устя быстро нащупала глазами мясо, с готовностью присела возле.

— Счастье-то! — притворно радуясь, всплеснула руками. — А то и кормить чем не знала. Старое-то припахивать начало.

Василий подошел, ловко отпластал кусок мяса, бросил его Усте на руки. Она поймала его метнулась с пола к печи.

— Лучины наколи, — Василий протянул нож Семену. — А ты, — зыркнул на Устю, — рубаху дай сменить. Ему тоже. Вишь, как ободрался. С медведем ворот крутил небось, да не поделили чего там.

Редкозубо улыбнувшись, Семен взял нож, уселся на лавку, зажал между ичигами полено.

— Вынесть, однако, надо, подвесить на сук, — царапая бровь, вслух подумал Василий. Он поднял мясо, ногой распахнул дверь.

Когда его спина заслонила дверной проем, Семен вскочил на ноги, откачнулся назад и, запустив в нее нож, другой рукой ударил по светцу. В хлынувшей в зимовье темноте что-то тяжело свалилось у порога. Сипло дыша, Семен прислушивался, но Василий не подавал звука, не стонал. Не слышно было и Усти. Он хотел позвать ее, язык связало, прилепило к деснам. Потный от навалившегося страха, Семен, обдирая спину о шершавые бревна, сполз на пол, затаился.

Короткая ночь убывала. Мало-помалу утренник прояснил дверной проем, и Семен обмер от ужаса: сидел на пороге живой Василий и с недоброй ухмылкой глядел на него неотрывно. У печки, одеревенев, стояла, запрокинув голову, Устя.

— А-а-а! А-а! — потерянно завскрикивал Семен и на коленях пополз к нарам.

Опираясь руками о косяки, Василий встал, взял ружье, вышел, Из лежащего у зимовья ствола сухостоины выдернул топор. Глядя под ноги, прошел вперед, поднял брошенный Семеном нож, вернулся к двери.

— Васи-илий! Ва-а! — вбирая в горсть подол юбки, охнула Устя. — Не убивай!

— Ополоумела баба. Воды испей. — Василий топорищем ткнул в бадейку. — Охолонешь, дак, — глянул на чугунок, — накорми, что ли. — Повел глазами под нары. — А ты вылазь. На Страшном суде с каждого свой спрос. — Вздымая волосатые щеки, поиграл желваками. — Живой нужен ты мне.

Василий ушел в тайгу, спрятал ружье и топор, вернулся. У растопленной печи суетилась все еще бледная Устя, Семен с опущенной головой сидел на нарах. Завидев на пороге Василия, он тихо опустился на колени.

— Дак простил, братан? — Семен ногтями вцепился в грудь, всхлипнул. — Собакой тебе буду!

— Ну-ну, — Василий приузил глаза. — Ежели еще прокудить станешь — чулком выверну и под торбу приспособлю. — Он начал стягивать с себя заскорузлую от крови рубаху.

— Вот она, чистая, поменяй! — сунулась к нему Устя.

Мрачно глядя на жену, Василий взял рубаху. Натягивая ее на комкастое от мускулов тело, приказал Семену:

— Вставай, будя по полу елозить. Запомни, балда стоеросовая, — он подолбил пальцем голову Семена. — Спать лягу, а глаз на тебе открытым держать буду. — Усмехнулся. — Только убивать второй раз не захочешь. Не-ет. Золотишко и тебе надо, так думаю, а решишь меня — поди отыщи, я его на всяк случай перепрятал. — Василий отошел к двери.