Глубинка

Пакулов Глеб Иосифович

Устя зло проводила его глазами. Семен видел ее рот, ярко очерченный в свете лучин, темный пушок над верхней, крутой губой. Он протянул руку, ухватил Устю за локоть.

— Ладная ты, бравая, а муж зверя берложного страше. Врет, что с этапа взял?

Устя едва повела головой. Семен обмяк, спросил:

— Сто рублей цена человечья?.. Ни хрена-а! — и запел сипло, с вызовом:

Я пошел искать тебя по белу свету, воля-волюшка

моя!

Побледнев, смотрела Устя на его руки, высунувшиеся из пестрядных рукавов. Бурыми надавами отпечатались на запястьях Семена следы недавних кандалов.

— Чего обмерла? — Семен скосил глаза на руки. — Не на большой дороге кистенем натер. — Он выпустил Устин локоть. — Не бойсь, я тихий. — Мотнул по груди тяжелой головой. Постели где ни есть. Утрять начинает.

3

Старик сказал правду. В старом урмане они отыскали свежевыкопанный шурф.

— Ну, лезь, брат, — показывай, какое оно, золото завещанное, — разглядывая ладони, приказал Василий. Мрачно поглядев на Семена, добавил: — А может, нету-ка ничего. Померещилось старому, али сам пошутковал. Бывает.

— Ты тут смотри не нашуткуй, — подтыкая полы шинели, огрызнулся Семен. — Слыхивал я о заживо похороненных.

Василий посерьезнел.

— Ты чо, паря? — спросил он, шевельнув бровями. — Убивцем не был. Полезай.

Семен заглянул в шурф, присвистнул:

— Эка сколь землицы вымахал! Сажени три будет, холера. — Он раскорякой спустился в шурф, огляделся. Куски кварца под ногами разбиты болдушей, лежащей тут же, а по стенке, наискосок, белеет найденная стариком жила. Нудно засосало под ложечкой, когда Семен поднял кусок породы и блеснуло на скудном свету вкрапленное в него золото.

— Ну что там? — глухо, как в бочку, упал сверху голос.

Семен поднял глаза. Лохматым пятном нависло над ним лицо Василия. «Скажу — прихлопнет!», — тяжело ворохнулось в голове, и, унимая дрожь, заорал что есть мочи:

— Чо да чо! Темно тут! — Помолчал и уже спокойно: — Не разберу ничего. Какое оно, золото, сроду не видывал, а тут кроме камня белого фиг один, браток.

— Брось сюда.

— Отколоть нечем! — снова заорал Семен. — А жила есть, никак.

— А-а, чтоб тебя, анчутку! — ругнулся Василий. — Вылазь!

Семен сунул за пазуху кусок кварца, закарабкался из шурфа. Выбрался, отряхнул землю. Щурясь от разыгравшегося солнца, весело разулыбался.

— Скалится, весе-елай! — отстраняя его от забоя, прикрикнул Василий.

— Погоди, — узкой рукой Семен сунулся за пазуху. — Вот оно!

— Язви тебя-а! — задохнулся Василий. Он выхватил кусок породы и ошалело уставился на толстую, в карандаш, золотую жилу, секущую оболомок кварца.

В тяжкой работе от зари до зари проходили дни Семена. Втянулся он в старательскую лямку, окреп на сытной пище. Побрасывая землицу, прикидывал — сколько там, в его пае. Зол был в работе. Хвалил за это Василий, дивился жадности. Помалкивал Семен, кайлил, уходя за день вглубь на три аршина. Поднятую бадьей породу Устя в корзине отволакивала к речке, где Василий промывал пески, отделяя золотишко. Когда Устя возвращалась к шурфу за новым подъемом, видел Семен над забоем ее поволочные от устали глаза.

С того пьяного вечера еще только раз пришлось поговорить им наедине. Всюду сторожили их глаза Василия. Чуял таежный человек, что неладным случаем занесло к нему в зимовье работничка, и был строг, не доверял в малом. Вечером показывал намытое за день и уносил прятать в тайгу. Уходя, брал с собой Устю, но где-то на полдороге к тайнику оставлял дожидаться своего возвращения. Как-то надумал Семен подсмотреть за ним, но сторожко, по-звериному почуял Василий слежку. Не спеша, как и все дела, потянул из-за спины крымку-кремневку, приложился на дальний шорох. Стланиками, где погуще, вернулся к зимовью Семен и с той поры перестал и думать выслеживать.

Однажды поутру проснулся Семен от грохота, подхватился с нар, вскрикнул: солнце косым и ярким столбом ломилось в зимовье сквозь подволочное оконце, и оттого почудилось Семену, что рухнула и лежит наискось зимовья золотистая от смолья матица. «Задавил-таки, пришиб!» — испугала первая мысль. Семен рванулся, спрыгнул на пол и еще не сморгнувшими сон глазами увидел Устю. Сидела она спиной к оконцу, чистила картошку. Теперь же, отстранив руку с ножом, вполоборота глядела на Семена, и столб света лежал на ее плече.

Поднырнув в дверном проеме, с кремневкой в руке вошел Василий. Глядя в угол на сереющего подштанниками Семена, похвастал хмуро:

— Вот так фукнула. Вся ржавчина из ствола вон. — Прислонил ружье к столу, усмехнулся. — Вскочил? Ну-ну. Крепко дрыхнешь. — Достал кисет, спросил: — Зверя промышлял али как?

— Не обучен, — стягивая ремнем штаны, ответил Семен. — У нас там, — слабо махнул рукой, — окромя зайцев, зверя нет. И того не замай. Баре сами охотой наезжают. Забава им.

— Чудно-о. Вот и обвыкай у нас промыслу. Зверя вольного подобывай. Как раз думаю на гольцы сбегать, рогача завалить, а то мясо все. Одно стегно осталось. — Василий сунулся в печь за угольком. От жара, обдавшего лицо, затрещала борода. Он хлопнул заслонкой, договорил, прикуривая: — Солониной надо запастись, да и свеженинки оно не худо было бы.

Семен зачерпнул берестяным ковшом воды, напился. Утирая рукавом губы, ответил:

— Ну что там, сходи. Я пока старый шурф добью и новый начну копать. На день хватит. Завтра вместе породу промоем.