Глубокая борозда

Иванов Леонид

Я попросил Зину определить урожай на всех трех участках.

— Да мы уже определяли, — вздохнула Зина. — На апрельском посеве — центнера четыре, а на пересеянном — шестнадцать наверняка будет… Это Иван Иванович виноват… Больше тысячи центнеров недобираем.

Соколов только усмехнулся.

— Конечно, виноваты, — заупрямилась Зина. — Разве не так? Нет, именно так! Вы же знали, что даже на этом бугре нельзя было в апреле сеять. Знали?

— Знал. Но все-таки, по совету агронома, решил попробовать. А вдруг удача…

— Нет, вы не правы, Иван Иванович, — горячилась Зина. — Вы знаете —

у меня опыта мало… очень мало. На полях института мы действительно в апреле сеяли, но там, знаете, земля совсем другая: десятки лет ее удобряют, все сорнячки руками выпалываются, семена отборные, зернышко к зернышку… Почему позволили? — В голосе Зины послышались требовательные нотки.

— Для науки, — улыбнулся Соколов, надевая фуражку. — Для науки, Зина.

— Да разве можно для науки столькими гектарами жертвовать? Это вам не грядка в десять метров…

— Эх, Зина! — В голосе Соколова слышалось сожаление. — Для науки и ради поддержания науки мы много уже пробовали, думаем, что от науки будущий урожай зависит. Вот и на тебя, понимаешь, государство уже много истратило — и тоже для науки. Ну, и мы для своего агронома… Да и для своего опыта, конечно… Вдругорядь ты сначала раз десять отмерять будешь, а потом уж и резать.

Зина смутилась и ничего не ответила председателю казалось, что на нее давил огромный груз в тысячу центнеров потерянного зерна.

В пути к Гребенкину я припоминал разговор с Соколовым и записал в блокнот высказанные им мысли. Мой кучер, дед Савелий, наблюдая за моими трудами, сдерживал лошадь, чтобы поменьше трясло.

— А ваш Иван Иванович, видать, хозяин!

Савелий Петрович встрепенулся.

— А то как же… Плохого председателя колхозники пятнадцать годов держать не будут. А наш Иван Иванович на глазах вырос, человек всех правил: не пьет, дело знает. И, скажу вам, мудреный мужик! Чего надумает — сначала с тем, другим поговорит, потом на правление, а там уж и на общее собрание. Да оно, скажу вам, в артельном деле иначе нельзя.

Савелий был в курсе всех колхозных дел. Знал он, оказывается, и всю историю, связанную со сроками сева. При этом он вспомнил, как сеяли в своем хозяйстве:

— Бывало, посеешь пшеничку, а уж через несколько дней идешь глядеть, дружно ли всходит. А теперь иной раз месяц всходов не видно. Какое же зерно, скажу вам, месяц может пролежать в земле и не испортиться?

Савелий примолк, но ненадолго — пока доставал кисет и свертывал цигарку.

— Вот припомните, когда везде писали, что озимую пшеницу надо сеять по стерне. Помните? Ну вот. Мы со своим председателем ухватились сразу. К нам тут приезжал ученый, по фамилии…

— Верхолазов? — подсказал я.

— Вот-вот, он самый. И сейчас иногда к нам заглядывает. Только теперь колхозников он, скажу вам, побаивается и разговаривает с одним председателем. Это было, кажись, в сорок восьмом году… Ну да, в сорок восьмом. Мы тогда ждали первого урожая от озимой пшенички. Ждать ждали, а семян и то не вернули. Боже ты мой! А ведь двести гектаров ахнули!.. Приезжает этот самый Верхолазов, походил по полю, а потом говорит: большую ошибку допустили — стерню надо было оставить выше, не десять сантиметров, как у вас, а вроде

как двенадцать или пятнадцать. Ивану Ивановичу в районе наклепали: как, мол, ты инструкцию ученых на два сантиметра нарушил? И в тот год приказали: сей по стерне не двести, а уже четыреста гектаров. Помню, наш Иван Иванович, — а он, скажу вам, шибко ученых уважает! — так он все ходил по полям, которые тот ученый сам подобрал под посев, и все стерню измерял, боялся нарушить инструкцию. Только опять все зря получилось: опять пшенички не выросло — так, кусочками кое-где осталось. А что тот ученый сказал? «Вы, — говорит, — стерню очень высокую оставили». У него там последние опыты показали, будто надо очень низкую, тогда снег к земле плотней ложится. Ну, кто же он после всего этого?

Гребенкин оказался в конторе и встретил вроде бы радушно…

— Вот и хорошо — заглянул-таки в наши края! Пойдем, Вера чем-нибудь тебя накормит.

Я сказал, что обедал у Соколова.

— Наверное, критический материал ищешь, — рассмеялся Гребенкин и здоровой рукой провел по лысеющей голове. — А я собирался на новостройку. Составишь компанию?

Я пошел с ним.

Деревня выглядела неважно: многие избенки покосились, окна в домах маленькие, деревянных домов вообще мало — больше глинобитные.

— Не нравятся хатенки? — спросил Гребенкин. — И мне не нравятся. Вот и решили с жилья начать.

За деревней, на бывшей поскотине, кипела работа: возводились саманные стены множества домов. Я попробовал считать, но Гребенкин перебил:

— Можешь не считать — ровно сорок. Мы свою трехлетку по строительству домов составили: каждый год — сорок домов. Через три года деревня вся новая станет.

Гребенкин обходил строителей и с каждым обменивался замечаниями.

— График держишь? — спрашивал у одного.

— Не забыл, Михаил Петрович, — предупредил он другого, — первого октября новоселье — гулять приду.

— А ежели раньше построюсь? — весело отозвался Михаил Петрович.

— Сильно не гони, — рассмеялся Гребенкин. — В уборочную про гулянье забудем. Да и тебе придется на току действовать.

— Это конечно, Сергей Устиныч. Но, по всему видать, деньков через восемь управлюсь. Вот только леску на потолок маленько не хватит.

— Завтра машина привезет — тебе и Михееву. На двоих должно хватить.

— Хватит, Сергей Устиныч! Большое спасибо.

— Лесу всем хватит! Еще двести кубов купили.

Обходя стройку, Гребенкин находил, о чем поговорить с каждым, узнавал нужды. А часа через два, возвращаясь обратно, он рассказал о стройке. Это ему пришла мысль заново перестроить деревню. Он ездил в один целинный совхоз и увидел там, как строят саманные дома. А те делали их по примеру рабочих совхоза, строившихся еще в тридцатые годы. Многолетний опыт показал, что в саманных домах теплее, чем в каменных, а с деревянными и тем более сборными щитовыми и сравнивать нечего. В условиях степи, когда зимой дуют сильные ветры, любой деревянный дом продувает насквозь. Новоселы строили саманные дома на каменном фундаменте, с полом и потолком. По предложению Гребенкина и в колхозе решили строить так же. Плохо было с кровельным материалом, но старожилы посоветовали делать камышовые крыши.