Глубокая зона
Шрифт:
– Японский бог… – Несколько мгновений Катан пристально его изучал, словно пытаясь разобраться. Потом ухмыльнулся. – У тебя есть женщина, так?
– Да. Есть.
– Как ее зовут?
– Киана.
Катан медленно, по слогам повторил имя.
– Приятно звучит.
– А у тебя? Есть кто-нибудь?
– Имеешь в виду, жена или подруга?
– Да.
– Нет. У меня только работа. И знаешь, я ее люблю, приятель. Только не говори мне, что тебе она не нравится.
– Иной раз – да. Но уже не так, как раньше.
– Ты точно решил?
– Абсолютно.
– Грею уже сказал?
– Рассудил, что лучше сообщить, когда вернемся и деньги будут на руках.
– Это верно.
Всего лишь на миг выражение лица Катана изменилось, и Стайкс подумал, что сейчас он добавит что-то еще. Однако, закончив собирать снаряжение, тот встал и пошел в укрытие.
30
– Эл, выключи фонарь, – подняв руку, попросила Халли.
– Что случилось? – В его голосе слышалась усталость.
– Выключи фонарь.
Свой она уже выключила. Канер послушался, и мгновенно их поглотила темнота, будто черная вода сомкнулась над головами двух тонущих людей.
– От чего мы прячемся? – Одну руку Эл не убирал с ее рюкзака.
– Мы не прячемся. Загляни через мое правое плечо.
Он посмотрел. И разинул от изумления рот.
– Боже, Халли!
– Ага. Красиво, правда?
Слабое голубое свечение. Через пятьдесят ярдов на их пути был поворот вправо. Свечение шло оттуда.
– Что там? «Лунное молоко»?
– Именно.
Пять минут спустя они стояли в высоком круглом зале диаметром около пятидесяти футов. Пол из гравия с примесью песка, слегка покатый в сторону выхода, стены вертикально рифленые, из желто-белого натечного камня. Слева светилась колония «лунного молока» – микробный ковер площадью пять квадратных футов и толщиной шесть дюймов, как огромный, горящий сине-зеленым светом мозг, свисающий со стены пещеры.
Свечение было достаточно ярким, и фонари не включали. Казалось, они очутились в лазурных водах Карибского моря. Свет лился волнами, как северное сияние.
– Как, во имя всего святого, они здесь живут? – Канер все еще говорил шепотом.
Обстановка чем-то напоминала храм. В отдалении едва слышно шумела река. Вокруг не было ничего, кроме мягкого, пульсирующего голубого света. Воздух в этой камере казался другим – суше и немного теплее.
– Кто знает… – В голосе Халли звучал благоговейный трепет. – Живут ведь. По-видимому, миллиарды лет.
– Стоял бы здесь и смотрел часами, – зачарованно произнес Канер. – Все равно что наблюдать за огнем.
– Знаю. Кожей оно тоже ощущается. Чувствуешь?
– Да, немного. Как теплота.
Они сбросили рюкзаки. Не включая фонарь, Халли достала термоконтейнер – алюминиевый цилиндр длиной восемнадцать и диаметром шесть дюймов с четырьмя капсулами из нержавеющей стали размером с пробирку. В нижней части термоконтейнера был установлен питающийся от батареи БПМ – блок поддержания микроклимата. У «лунного молока» – она по горькому опыту знала – очень маленький диапазон выживаемости: плюс-минус четыре градуса по температуре и плюс-минус пять процентов по влажности. И полное неприятие света, как естественного, так и искусственного. Ничего удивительного, если учесть, что эти существа эволюционировали в гиперустойчивых условиях и кромешной темноте.
– Теперь самое трудное.
Халли установила четыре контейнера на пол пещеры под колонией лунного молока. Биомасса тут же приобрела розоватый оттенок.
– Боже. Ты только посмотри! – Канер застыл на месте.
– Знаю. Удивительно, да?
– Меняет цвета. Как осьминог.
– Скорее, как хамелеон. – Халли раньше занималась изучением этого вопроса. – У головоногих изменением цвета управляют мышцы. У «лунного молока» мышц нет, значит, это клеточная сигнализация, как у хамелеонов. У них изменение цвета происходит в ответ на колебание температуры. На стресс. Возможно, реакция хроматофоров на гормональные выбросы.
Она надела изолирующую маску высокого класса фильтрации, способную задерживать частицы размером 0,1 микрона. Натянула хирургические перчатки длиной до локтя, вынула из стерильной упаковки хирургическую ложку и скальпель «Бард-Паркер № 60» с прямым лезвием.
– Значит, фокус вот в чем. – Халли повернулась к Канеру. – После того как мы отделим порцию, у нас есть около десяти секунд, чтобы поместить ее в капсулу термоконтейнера, иначе жизнеспособность теряется. Я накладываю вещество, ты устанавливаешь капсулы. Сперва надень маску и перчатки.
Канер сделал, как ему велели. Затем взял одну из капсул, открутил крышку и протянул Халли. Сделав надрез скальпелем, она отсекла часть биомассы чуть меньше объема контейнера, из-под разреза хирургической ложкой осторожно вынула порцию. Первые несколько секунд та светилась и пульсировала в гармонии с основной биомассой; затем начала тускнеть, и пульсация света замедлилась. Появился специфический запах, напомнивший Халли давленый виноград.
– Теперь быстро! – шепотом приказала она – скорее себе, чем Канеру.
Тот стоял рядом с капсулой наготове. Халли уложила образец.
– Закрывай!
Команда прозвучала резче, чем надо, однако Канер, казалось, не обратил на это внимания. Он туго закрутил крышку и вставил капсулу в термоконтейнер.
– Отлично! – сказала Халли. – С первой порядок. Давай следующую.
Они добыли еще две порции. Когда работали над последней, у Халли из пальцев вдруг выскользнул скальпель. Инструмент был предназначен для использования в контролируемых условиях анатомического театра, а не в суперпещере. Во время работы шероховатая ручка намокла и стала гладкой от биоматериала. Халли делала вертикальный надрез: придерживая левой рукой тело «лунного молока», пронзала его лезвием. На вид напоминающая мозг масса на самом деле была довольно плотной. Чтобы рассечь ее даже хирургическим инструментом, требовалось приложить усилий не меньше, чем к кожуре грейпфрута. Лезвие вдруг скользнуло в сторону, глубоко поранив перепонку между большим и указательным пальцем и почти до середины порезав ладонь.