Глупости зрелого возраста
Шрифт:
— Сейчас Люда придет, и я все объясню. Я попросил ее быть в холле в половине одиннадцатого? — Иван достал мобильный: — Людочка, девочка, ты где? Отлично поднимайся. Номер сто пятый.
Это была маленькая победа. Его амбициозные дамы могли проигнорировать просьбы плохого мужа и никудышного отца. Однако снизошли. Тома явилась на вокзал, Люда в гостиницу.
Дочь переступила порог через пару минут, обменялась с матерью недоуменными взглядами и по привычке попыталась уклониться от отцовского поцелуя. Однако Ильин неожиданно для себя проявил твердость.
— Садись, — Ильин тяжело вздохнул и начал. — Родные мои, мне надо кое-что вам сказать. Я долго собирался и только сейчас решился.
Иван будто увидел себя со стороны и неприятно поразился: жалкая поза, невнятная скороговорка, оправдательные интонации. Не удивительно, что Тома и Люда смотрят на него с надменным снисхождением.
— Я очень перед вами виноват. Но прошлого не вернуть и не изменить. А вот настоящее и будущее в наших руках. Поэтому я здесь и прошу вас. Нет, умоляю — давайте, мириться.
Неожиданно для себя Иван опустился на колени. «Господи, что я творю? — успел он подумать прежде, чем потерял контроль над собой. Случилось практически то же самое, что в момент ограбления. Только тогда из потаенных уголков души выползло на белый свет злодейское альтер эго. А нынче — драматическое, которое и устроило этот сентиментальный спектакль. Настоящему Ивану оставалось только слушать собственный голос.
— Я не хочу жить без вас. Вы моя семья, моя жизнь, вы мне нужны. И я нужен вам. Я стал другим. Томочка, дай мне шанс. И ты Людочка дай. Больше я у вас ничего не прошу.
Дамы молчали. То ли переваривали информацию, то ли выдумывали благовидный повод, чтобы отказать и уйти.
— Впрочем, можете ничего не давать! — Ильин не выдержал — поморщился. Душещипательную прозу он никогда не любил. — Я сам все возьму. Я не уеду из Харькова, пока вы меня не простите.
Между прочим, в поезде, под перестук колес Иван готовил совсем иную речь. Рациональная и убедительная она доказывала необходимость воссоединения семьи и совсем не касалась его переживаний по поводу одиночества. Которые, тем ни менее, мелодраматическая сущность живописала с мастерским красноречием.
— Я не могу и не хочу жить без вас. Вы моя….
Посередине особенно витиеватой рулады некстати возникла мысль:
«И все же стоять на коленях и взывать к милосердию — это слишком. Может лучше подняться?»
Ильин знал, что в критических ситуациях люди не всегда адекватны. Однако то, что вытворяло его внезапно пробившееся режиссерское дарование, было ужасным. Набор дешевых трюков, скопированных из сериалов, застали Ивана врасплох.
Но не бдительную Тамару:
— Ильин, прекрати цирк! — Тома сердито свела брови. — Вставай!
— Ни за что!
«Если уж я, как последний идиот, встал на колени, то выжму из этой ситуации все что можно», — подумал Ильин. А вслух заявил:
— Буду стоять, пока вы меня не простите!
Тома посмотрела на дочь. Та вернула матери удивленный взгляд. Прежде муж — отец не устраивал сцен.
— Милые мои, — Ильин добавил в голос проникновенности и теплоты. — Милые мои…
Наступил кульминационный момент. Сейчас или никогда предстояло сделать прорыв и либо переломить настроение зрителей (зрителей!!!), либо с позором уйти со сцены. Иван сконцентрировался, намереваясь произнести слова, которые уже звучали у него в мозгу.
— Милые мои, родн…
Завершить речь не удалось. Голос надломился, и остаток слова проглотила боль. Острой бритвой она полоснула сердце и разлилась огненным ручьем. В меркнущем свете лица Тамары и Люда расплылись бесформенными пятнами, мысли перепутались, в горле встал ком. Иван попробовал проглотить его и поперхнулся. Под надрывный кашель он потерял сознание.
…
— Ванечка….
— Папа!
— Ванечка…
— Мама, что с тобой?
— Дышать нечем…
Звуки возникали и исчезали, поглощенные кромешной тишиной.
— Мама, успокойся. С папой все в порядке.
— Ты уверена?
— Это обморок. Сейчас он очнется.
Ильин словно вынырнул из омута. Свет яркой вспышкой мелькнул перед глазами и растаял во тьме. А вот тактильные ощущения удалось удержать. Иван чувствовал, что лежит на чем-то твердом и неудобном, попытался изменить положение и от этого окончательно пришел в себя. Реальность предстала в следующем виде:
он лежал на полу,
Тома держала его голову у себя на коленях и гладила по щеке;
Люда сидела рядом и баюкала его руку;
лица у жены и дочки были растерянные и расстроенные.
Идиллия могла иметь только одно объяснение. От жалости к себе и испуга Иван окаменел: «Это конец, они прощаются со мной!»
— Папа! Иван!
Укор, прозвучавший в родных голосах, показался до невозможности неприятным:
«Я умираю, а они как всегда …»
В голове было отчаянно пусто.
«Вот и все. Надо срочно подводить итоги».
Ильин когда-то читал, что перед смертью у человека появляется возможность, оглянуться на прожитые годы и напрягся. Однако вместо глобальных воспоминаний в сознании возникла лишь старая детская обида.
Ему десять лет. Накануне дня рождения родственники, словно соревнуясь друг с другом, наобещали кучу дорогих подарков. Сгорая от нетерпения, он ждал праздника. Время тянулось бесконечно, в мечтаниях и рассказах друзьям-приятелям о будущих богатствах. Тем горше оказалось разочарование. Гости явились к застолью с дешевой не нужной дребеденью. Никто не принес обещанного.
«Наверное, я тогда и сломался. Посчитал их предателями, а себя жертвой и неудачником…»
Разгадывать психологические ребусы, не было времени. Последние мгновения Иван хотел посвятить иному. Было интересно (ох уж эта журналистская натура) с какими ощущениями он перейдет последний рубеж. Действительно ли так привлекателен тоннель, по которому душа улетает на небо? И насколько ярок свет в конце его?