Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Дядя Витя! А деда умирает… — Слёзы хлынули в заглушили слова.
Сильные руки подбежавшей Анки охватили вздрагивающие плечи подруги, Она прижала её к своей груди и поцеловала.
В комнате было темно, плотная штора закрывала окно. Ронин поднял штору. Солнечные лучи скользнули в комнату, заиграв на стене весёлыми бликами. Больной открыл глаза и, увидев Ронина, чуть улыбнулся ему.
В это время его лба коснулись горячие губы.
— Анка… ты… хозяйка дома… Прощайте, родные…
Глаза
Доктор Смагин окончил спой путь.
Хоронили старого туркестанца, отдавшего свои силы и знания на пользу любимого края, при большом стечении народа. На похоронах выяснилось, какой любовью пользовался старый доктор. Возле свежей могилы собрались его друзья, сослуживцы, солдаты, рабочие, которых лечил Смагин.
По завещанию Смагин оставил Марине три тысячи рублей и неоконченные труды о борьбе с малярией. Растроганная Марина, прижимая к груди исписанные старческим почерком страницы, поклялась быть врачом и завершить начатую им работу.
Анке дед оставил свой дом, а две тысячи рублей — Диме и Вале. Эти деньги пришлись кстати. У Ронина было много долгов.
С похорон Смагина Древницкий вернулся в грустном настроении. Уходят из жизни старые туркестанцы. Только надгробия с надписями отмечают пройденный ими путь.
Вот ушёл Смагин, милейший доктор. Крепкой воли был человек. Древницкому вспомнился ужин в Военном собрании, когда Смагин признался, что пьёт. "Вот ведь, переломил себя. Наполнил жизнь трудом, добрыми делами… Хоронили с почётом, с искренней любовью".
Невольно оглянулся на прожитую жизнь, горько усмехнулся… Пустота. И впереди ничего, не человек — пустоцвет. А ведь когда-то горел. Хотел сделать что-то важное, нужное людям. А вместо этого тянул лямку всю жизнь. Устал и не заметил подкравшейся старости.
Дома повесил накидку и шляпу на вешалку и прошёл в столовую, где стояла его кровать, несколько стульев, обеденный стол и шкафчик для посуды. Он сел на кровать, уставший и печальный.
Из кухни вышла рассерженная Маша. На ней была засаленная бумазейная кофта. Коричневую юбку прикрывал ситцевый передник. Стала швырять вилки и ножи на стол. Древницкий, не замечая боевого настроения жены, сидел в задумчивой позе. Маша взорвалась, зло выкрикнув:
— Долго ли буду видеть в доме твою кислую рожу? — Древницкий в недоумении поднял голову, посмотрел на жену, пожимая плечами. А она уже "закусила удила", как он определял её выходки.
Воспользовавшись минутой, когда Маша переводила дух, он с горечью сказал:
— Пора кончать. Тридцать
— Будь ты проклят! — завизжала Маша. — Сколько лет я говорила тебе, уходи… Так нет. Вымотал из меня все жилы. Видеть тебя не могу! Убирайся!
Он встал, прошёл мимо неё, надев шляпу и накидку, вышел. Вчера, проходя по соседнему переулку, он видел на окне низенького домика наклейку: "Сдаётся квартира". Издали увидел белые ярлычки на окне, ускорил шаг. Хозяин жил в этом же дворе, и они быстро поладили.
Возвращаясь домой за кроватью и носильным платьем, встретил Серёжу. Тот вышел из дому после разговора с матерью, был в курсе событий..
— Папа, я помогу тебе…
— Помоги, Серёжа, позови извозчика, сразу заберём пожитки, хотя тут всего два шага…
В столовой на кровати лежали вещи. Офицерское пальто с поперечными погонами отставного подполковника, два кителя, сюртук, выходной штатский костюм. Всё это раньше хранилось в большом сундуке, аккуратно разложенное и засыпанное нафталином. Маша любила порядок и вещи хранила бережно.
Древницкий достал свой военный сундук, в котором держал документы и кое-какие записи. Уложил туда бельё, а одежду связал в простыню. Маша не выходила. "Вот и разрушена привычная жизнь…" — подумал Древницкий.
Пока Древницкий устраивался на новом месте, Серёжа прошёл в магазин, расположенный на углу, купил эмалированный чайник, два стакана с блюдечками, сахару, чаю, колбасы и хлеба.
— Давай, папа, новоселье справлять, — проговорил, входя в комнату.
Тут только Древницкий почувствовал, что голоден.
— Нож у меня перочинный имеется, а вот как с чаем?
— Это несложно, — попрошу у хозяйки самовар, а завтра заведёшь керосинку.
Пока Серёжа разжигал самовар, Древницкий расстелил газету, нарезал хлеба и колбасы. Потом развесил на стене одежду, благо съехавшие квартиранты не повыдёргивали гвоздей.
В комнате было пусто и неуютно, но зато свободно дышалось и царила успокаивающая тишина.
Пришёл Серёжа с самоваром. Потом принёс лампу.
Долго сидели отец с сыном, беседуя на разные темы.
На следующий день, получая пенсию в казначействе. Древницкий разговорился со знакомым чиновником, тот пожаловался, что заведующий архивом внезапно бросил работу и уехал из города.
— Даже не оформил своего увольнения. Такой неблагонадёжный парод пошёл, — горевал чиновник. Древницкий предложил свои услуги, их примяли, быстро оформив поступление.
— Завтра к девяти часам приходите. Я вас введу в курс дела.
Так Древницкий впрягся в служебную лямку.