Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
Парень встал на седло и ловко перемахнул на другую сторону. Через минуту волостной был во дворе. Бесшумно прошёл в калитку, ведущую в сад.
Но едва вышел из кустов, как почувствовал сильный удар палки по спине и услышал голос старика караульщика:
— Кто?
Волостной оттолкнул сторожа и в два прыжка очутился на айване. Толкнул раму окна, сорвал её с лёгкого шпингалета и впрыгнул в комнату.
Как буря, ворвался Сеид Назар в комнату своей третьей жены. Слабый огонёк ночника освещал спавшую у стены молодую
Не помня себя, подскочил к спящей и пнул её сапогом.
Дикий крик огласил ичкари. А муж уже молотил кулаками испуганную женщину, таскал её за косы, сатанея от бешенства.
— Опомнись, Ходжа! Где благочестие твоих отцов? — раздался гневный голос.
Сеид Назарбай очнулся. Перед ним с лампой в руке стояла мать. Платок, покрывавший голову, спустился на плечи, волосы поблёскивали серебром, глаза метали гневные искры.
Он бросился вон из комнаты.
Мутный рассвет постепенно яснел за окном. Кое-где слышалось чириканье воробьёв. Чуть слышно проворковала горлинка и смолкла.
Сеид Назарбай сидел в своей комнате, облокотясь на подушку, тянул едкий дымок кальяна.
Дверь открылась, вошла мать. Лицо бледное, глаза печальные.
— Ходжа! — Она всегда называла его так, когда была недовольна сыном.
Он смотрел вопросительно. Мать повторила:
— Ходжа… Ты всегда был несправедлив и жесток к Тамиле, этому кроткому существу. За что ты терзал её сегодня?
— Вай, госпожа, вы же знаете: женщину надо бить, чтобы она помнила власть мужа…
— Вины за ней никакой не было…
— Потому и не было, что бил.
— Почему не избивал других жён?
— Дашь тумака, а потом целый день визг, крик, слёзы, жалобы.
— А Тамиля была послушна и покорна… Увял цветок нашего дома, Тамиля умирает…
— Как умирает? — Он вскочил.
— Как умирает женщина, преждевременно рожающая…
— Как?! Когда она должна была родить?
— Через три месяца у тебя мог быть сын…
— Но почему она не сказала мне?
— Разве стыдливая женщина говорит такое мужчине, хотя бы и мужу? Она так радовалась ребёнку…
— Нет, она не умрёт!.. Я привезу врача…
Он кинулся во двор. Там конюх поил лошадей.
— Запрягать пролётку! Живо! — крикнул Сеид Назарбай и побежал в комнату жены.
У стены на окровавленных одеялах лежала Тямиля. Лицо представляло сплошной синяк, голова была перевязана, глаза закрыты.
Она ли это? Прекрасная, юная, что год назад стала его женой? Где же кроткий взгляд красивых глаз? Где ласковая улыбка?
В углах рта застыла сгустком кровь. Нет, нет… она не умрёт. Она ещё будет ласкать своего господина… Станет ещё раз матерью… У него много денег, он спасёт Тамилю.
Вошла мать. В руках она держала его шапку и новый чапан.
— Сними, твой чапан разорван. Надень этот.
Сеид Назарбай послушно стал стаскивать чапан и почувствовал, как болит спина.
"Проклятый старик. Если бы ударил по голове, мог убить…"
Точно прочтя его мысли, мать сказала:
— Хозяин не должен возвращаться домой, как вор.
Всю дорогу Сеид Назарбай погонял кучера.
Наконец-то! Вот он, знакомый переулок, длинный дом, высокое крыльцо. Он взбежал на него и судорожно крутнул металлическую крышечку звонка.
Дверь открыл человек с растрёпанной рыжеватой бородкой, в накинутой на плечи тужурке с докторскими погонами.
Вглядываясь близорукими глазами в раннего гостя, спросил:
— Какая беда привела вас?
— Поистине, большая беда, господин доктор. У меня умирает жена. Я приехал за Марией Ивановной, за госпожой доктором. Не откажите…
— Как отказать, когда умирает человек? Заходите, посидите в кабинете, я разбужу её.
Он скоро вернулся, быстро достал из шкафа медицинскую сумку, проверил всё содержимое, что-то добавил ещё.
Вошла Мария Ивановна. В лёгкой накидке, в маленькой шляпке, она была бодра и полна энергии.
Кивнув на поклон вставшего волостного, спросила мужа:
— Ты всё уж собрал, Александр Поликарпович? Ну, спасибо тебе. А мыло не забыл?
— Всё найдётся в моём доме, только лекарства нет и ваших знаний, — проговорил торопливо Сеид Назарбай.
— Тогда поехали. До свидания! — кивнула она мужу, вышедшему на крыльцо.
Всю дорогу волостной искоса поглядывал на сидящую рядом немолодую женщину. Это спокойное свежев лицо с тонкой сеткой морщинок внушало тревогу.
"А вдруг она узнает, что я избил Тамилю, — шевельнулась неприятная мысль. — Э, нет, ничего не узнает. Упала с лестницы, подралась с другими жёнами… Да и не решится обвинять такого богатого и влиятельного человека, как я. Пристав — приятель, уездный — друг. Надо сказать матери, чтобы приготовила кусок шёлка и сотню рублей…"
Дома проводил врача до ичкари. Мать встретила в дверях, низко поклонилась. Сын спросил по-узбекски:
— Жива Тамиля?
— Дышит. Плохо ей…
Он прошёл в михманхану, где его ожидал дастархан и горячий чай.
Прошло полтора мучительных часа, послышались шаги, Сеид Назарбай поднялся с места. Внешне он был спокоен.
Вошла врач, за нею мать, с поникшей головой. В голубых обычно приветливых глазах Марии Ивановны вспыхивали гневные искры.
— Кто избил вашу жену? — спросила она зло.
Странное дело, этот человек, с детства воспитанный в убеждении, что женщина недостойна уважения, что она вещь и должна преклоняться перед мужчиной, сейчас опустил глаза под гневным взглядом этой русской женщины. Запинаясь, робко прошептал: