Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Вся жизнь в детях. Мой долг — воспитывать их честными, сильными…
— Что же, ты права, — задумчиво проговорил Ронин.
— С тех пор, как похоронили бабушку, мне стало труднее…
— Да, Лиза умела быть нужной… — вздохнул Ронин.
Он вспомнил некрасивую, но чуткую вторую жену свою. Спрашивал себя, была ли она счастлива с ним? Точно подслушав его мысли, Анка сказала:
— Папка, как она тебя любила… Незадолго до смерти говорила: "Витя мою жизнь озарил. Хотя я страдала, беспокоясь за него, но
В лампе выгорел керосин, она стала чадить.
— Пора на отдых, завтра дел уйма, — проговорил Ронин, вставая.
На Абрамовском бульваре чинары и акации разметали запушённые снегом ветви, образуя белый свод.
Хмурое небо, серое от облаков, низко нависло над вершинами деревьев. Зимнее солнце нырнуло в косматую тучу. Дали сразу погрузились в голубоватую мглу, и очертания предметов расплылись.
"Как разрослись эти деревья", — думал Ронин, медленно шагая по протоптанной в снегу стёжке.
На память приходило далёкое время, когда этот бульвар приказал разбить генерал Абрамов. Ронин был тогда молодым безусым офицером. Его крепко полюбил молодой арбакеш Насыр. Где-то он?
Погруженный в воспоминания, Ронин не слышал скрипа снега под ногами шедших за ним двух люден. Но вот слух уловил гортанную речь:
— Говорю тебе, он это. Много лет прошло, изменился, а сердце подсказывает.
Ронин оглянулся. Его глаза встретились с глазами высокого седобородого человека. Запахнув халат, тот шагал вместе с юношей лет двадцати, разительно похожим на пастуха Насыра.
Светлое чувство радости наполнило Ронина.
— Насыр Ашуров? А с ним его сын. Не так ли?
— Ой, тюряджан, аллах послал мне радость на старости лет, встретил тебя. Я опять молод.
Насыр остановился, по обычаю обхватил обоими руками живот и низко поклонился.
— Это мой сынок Кадыр. Он в типографии работает, грамотный, по-русски говорит хорошо…
Ронин обнял старика и пожал руку Кадыру. Спросил парня, знал ли он по типографии Морозова, который был арестован в Ташкенте и выслан.
— Михаил Владимирович меня многому научил, — взволнованно ответил Кадыр. — Всё шутил: годик поработаю, взбаламучу болотце, а потом на отсидку и высылку. Немного ошибся, два года пробыл в Туркестане, а какие дела делал… — взволнованно говорил Кадыр.
— Что-нибудь знаете о Намазе? — продолжал интересоваться Ронин. — Кто он? Разбойник или революционер?
— О, Намаз — святой человек, — включился в беседу старик. — Недавно погиб. Он был бедняк и всегда повторял слова Мухаммеда, да славится имя его. Он говорил: "Нищета — моя гордость…" За народ стоял святой.
— Ну, други, мне пора…
Простившись, Ронин подошёл к угловому дому, в котором помещался Стачечный Комитет, и позвонил.
— Вот кстати! — воскликнул член комитета Волков,
— Забастовка объявлена. Все железные дороги бастуют. Из Ташкента прибыл поезд с делегатами.
— Дело для меня найдётся? Какие будут указания?
— Заготовили мы для Асхабада листовки, литературу, вот и отвезёшь. Не опоздай к поезду. Делегаты спешат, даже к нам не заехали.
Получив посылку, Ронин поспешил проститься с семьёй Анки. Зять отвёз его на вокзал в своём кабриолете.
На вокзале паровоз стоял под парами, Ронин едва успел вскочить, и поезд тронулся. В купе увидел Глухова.
— С нами, значит? До Красноводска? — спросил он, пожимая Ронину руку.
— До Асхабада. Везу литературу.
— Дело доброе, мы спешим в Асхабад, там начальник области удумал посылать карательную экспедицию в Мерв. Боимся опоздать.
Утром делегатский поезд был принят в Асхабаде на второй путь: на первом пути стоял готовый к отправке карательный эшелон.
Вокзал был оцеплен стрелковой ротой. В товарные вагоны были погружены вооружённые солдаты с пулемётами. "Точно на врага. Затеяли войну", — неодобрительно подумал он и пошёл к вокзалу. Возле паровоза столпились рабочие, их было не менее двухсот человек, шёл митинг. В это время два офицера с наганами подвели к паровозу машиниста. На перроне воцарилась тишина. Только отчётливо слышалось шипение стоявшего пол парами паровоза.
— Что здесь происходит? — обратился Ронин к солдату, охранявшему выход из вокзала.
— Рабочие не хотят пропускать карательный поезд на Мерв. Забастовка там…
— Трудно небось стрелять в своего брата, рабочего? А?
— Э-эх! — вместо ответа выдохнул солдат. Ронин заметил, что руки солдата, державшие винтовку, дрожат.
Среди рабочих волнение нарастало. Послышались крики:
— Братцы, солдаты! Кого убивать едете?!
— Братьев своих едете расстреливать…
В вагонах прокатился гул солдатских голосов. Командир роты скомандовал:
— Ружья на-а прицел!
Винтовки брякнули, дула направились на тесно сдвинувшуюся к паровозу группу рабочих. У Ронина заледенело сердце. По телу пробежала дрожь, как тогда, когда мимо его камеры вели смертника. Он знал, что ещё минута — и он совершит непоправимое. В то же мгновение паровоз свистнул и медленно двинулся. Из толпы выскочил молодой рабочий, глаза его вдохновенно горели:
— На рельсы! — в голосе слышался такой горячий призыв, что рабочие закричали:
— На рельсы, ребята! На рельсы!
Словно ураган пронёсся по толпе. Все, как один, бросились на рельсы перед паровозом. Паровоз остановился. Солдаты начали выскакивать из вагонов. Машинист выпрыгнул из будки паровоза, лёг на рельсы. Растерявшийся командир дал команду к выгрузке. Из здания вокзала выскочили все служащие.