Гнёт. Книга 2. В битве великой

Алматинская Анна Владимировна

— Вот письмо доктору… — Человек сунул в руки мальчика конверт и исчез.

Мария Ивановна вскрыла конверт, быстро прочитала неряшливые строчки, покачала головой, протянула письмо мужу.

Ом пробежал записку, нахмурился. На листке значилось всего несколько слов.

"Если будешь жаловаться, обвинять невинного, — смерть!".

— Как дальше? Что будешь делать? — с тревогой в голосе спросил Шишов.

— Приложу это как доказательство…

* * *

В

лагере Первого сапёрного батальона протрубили сбор на обед. К ротной столовой потянулись солдаты. Длинный барак с камышовыми стенами, укреплёнными между кирпичными столбами, был неширок. Посредине его шла траншея глубиною более метра. Набитые в ней колья поддерживали три доски — стол, а края траншеи по обе стороны заменяли скамейки. Солдаты взвода Павла Волкова, построившись по комнате, стали по два человека занимать обычные места. Последним вошёл Павел. Его место оказалось занято Лукиным. Было ясно, что Лукин искал ссоры. Но не успел Павел решить, как себя вести, сидевший рядом с Лукиным латыш Гессен, развернув широкие плечи и тесня соседа, сказал:

— Потрясайся на своего места.

— Научись говорить по-русски. Мешаю тебе?

— Мешаесь. По-русски говорить я плохо, а вот по-русски драть могу. Уходи! — Он поднёс огромный кулак к носу Лукина.

Тот злобно огрызнулся и вылез из траншеи.

Павел внимательно посмотрел на латыша. Тот был в другом взводе, обычно мало разговаривал и не дружил с солдатами. В свободное время Гессен сидел с латышской книгой или пыхтел над русским словарём. Иногда он ходил с товарищами на рыбалку.

Волков сел. Гессен потеснился, сказал хмуро;

— Не люблю этот человек…

— Да ты, видать, русских никого не любишь, — отозвался Юрченко, сидевший по другую сторону Павла.

— Не так. Русский, киргиз, узбек, латыш — все люди. Я люблю Сулейман, хорошо поёт. Душа хороша… а этот, — он мотнул в сторону Лукина, — человек? Нет, комар!

Солдаты дружно захохотали.

Дежурные принесли котелки со щами. Было лето, а щи варились из прошлогодней кислой капусты.

— Опять щи… — стали ворчать солдаты. — Дух от них идёт тяжёлый….

— Капуста-то подгнила…

— Ладно, ребята. Здесь не кадетский корпус. Налетайте на кашу, — примиряюще сказал Павел.

— Видать, кое-кому кадетский корпус поперёк горла встал… — бросил с ехидцей Лукин.

— А ты, язва, чего вяжешься не в своё дело? С тобой никто не говорит, — обозлился Юрченко.

Павел понимал: Лукин задирает. Но поддаваться на затравку не хотел. Сказал с усмешкой рассерженному Юрченко:

— А ты не расстраивайся. Один умный человек сказал: "Болтун подобен маятнику — болтается, пока его не остановят"…

— И то… — отозвался солдат.

После обеда Павла вызвал фельдфебель.

— Скажи-ка, Волков, с чего Лукин тебя невзлюбил? Ссорились?

— Никак нет, господин фельдфебель.

— Ладно,

без господина, я по-дружески хочу поговорить. Чего же вяжется?

— Не знаю. Может, сердится за нашивки…

— Тогда он совсем дурак… Пьяница, в грамоте не разбирается, ну как его представить к производству.

— А вы бы приказали взводному подзаняться с ним. При усердии одолеть грамоту не трудно.

— Так-то оно так, да Мартынов никак не хотит с ним заниматься. Может, ты поможешь?

Павел понял, что за ним будет догляд. Для того и навязывают Лукина в ученики. Помедлив, сказал:

— Что ж, попробовать можно. Почему не помочь человеку? Может, полюбит книги читать, перестанет пить, людей задирать.

— Ну, это ты брось. Смотря какие книги. Вот ты что читаешь?

— Разное. Сейчас Козьму Пруткова, Гоголя.

— Это какого Гоголя, об чем он писал?

— Почитайте сами, вот хотя бы "Тараса Бульбу", это о запорожцах, как воевали, интересно. А то страшные рассказы есть…

— Ну что ж, принеси мне, посмотрю. Да, вот что, Павел, ты хорошенько поглядывай за ребятами, чтобы не баловали, с рабочими не якшались. А то сегодня обедом недовольны…

— Сами знаете, всегда это бывает. Поворчать солдат любит, а дело своё выполняет.

— Твои-то выполняют, а вот другие… Ну, так книжку принеси, а то пришли с солдатом.

— Это я сейчас сделаю…

Возвращаясь в барак к своему взводу, Павел, усмехаясь, думал: "Так я тебе и сказал, что читак".

В послеобеденный час Волков вызвал трёх солдат своего взвода, взял устав, три тетрадки и повёл на берег Заха.

Устроившись в тени под развесистым карагачем, он огляделся вокруг, сказал:

— Будем писать диктовку, одновременно изучать устав. — Понизив голос, добавил: — Гляди, ребята, за Лукиным. Никаких разговоров с ним не иметь. Унюхал он что-то, по пятам так и ходит.

— Да вон он, пожаловал, — сказал Юрченко, указывая глазами на Лукина, осторожно вышагивавшего вдоль берега.

— Диктую: "Это, щу-ка, тебе на-у-ка: вперёд умнее быть и за мы-ша-ми не хо-дить".

— Её бы, проклятую, в Зах бросить, сказал Котляр.

— Щука-то отчалила, — усмехаясь, Юрченко указал на удаляющегося Лукина.

Павел, раздавая листовки, предупредил:

— У себя не держите.

— А теперь идите все вместе. Я искупаюсь, догоню.

* * *

В Городской управе проходило совещание. На нём присутствовала в числе других городских врачей Шишова. Она хотела узнать результаты расследования гибели Тамили. По некоторым сведениям, делу должны были дать огласку с воспитательной целью. За последнее время, после бурного девятьсот пятого года, часто поступали жалобы от женщин местных национальностей на жестокое обращение с ними мужчин.