Гнев Нефертити
Шрифт:
Поток поднялся до корней смоковниц, которые украшали берега перед Дворцом царевен.
Страсть охватила сердце и чресла Неферхеру, возлюбленного Меритатон. Как он и обещал в ту ночь, когда она пережила ужас в зале Архива, он принес туда свернутую циновку. Они встречались там каждую ночь. Своими губами он заставлял расцветать ее грудь и щекотал пупок; он целовал пальцы ее ног и превратившиеся в сочные плоды губы. В отличие от лотосов ее лоно раскрывалось только ночью.
— Ты моя Великая Река, — шептала она ему.
— А ты мое царство, и я его наводняю.
Имея божественную сущность, она отдала ему тело. Она вверила ему свои плечи, свои руки, похожие на кобр, свой живот с единственным глазом пупка, треугольник своего лона, свои ноги, словно выточенные из орикса, и каждый пальчик своих рук.
В большом зале, где совершалась мумификация, сода делала свое дело, иссушая останки одного из властителей мира. Каждое утро мастер-бальзамировщик Асехем проверял некогда плотскую оболочку Эхнатона. Жидкость покидала это тело, по мере того как в долине Великой Реки поднималась вода. «Вода — это жизнь, — размышлял Асехем. — Грязная или хрустально чистая, сине-зеленая, голубая или коричневая — но это всегда жизнь».
Он думал о моче, которая вот уже более сорока пяти дней не выходила из этого отныне ненастоящего тела. О слюне, которая больше не увлажняла этот рот. О слезах, если только у него был дар плакать; они больше не облегчали движений его глаз. Казалось, что Атон, Солнечный Диск, высушил слезы царя еще при жизни.
«Да, приготовление мертвых к вечной жизни поневоле делает тебя философом», — думал главный бальзамировщик. Он опять вернулся к своим мыслям: через месяц царь сможет уйти. Через три или четыре дня вечная оболочка станет твердой, как статуя, и легкой, как яичная скорлупа, чего и добивались бальзамировщики.
— Начинаем заполнение, — сказал Асехем своим помощникам.
Смесь мирры, кассии, корицы, гвоздики и других благовоний из Куша была уже готова и находилась в большой льняной сумке. Все было настолько измельчено, что эта масса напоминала паштет.
Еще один раз Асехем проверил, все ли чисто внутри оболочки и не заскочила ли ночью в такое привлекательное место какая-нибудь мышь. Такое иногда случалось.
Двое молодых помощников принялись начинять брюшную полость и грудную клетку. От покойника исходил опьяняющий запах.
— Ну вот, хорошо, — сказал Асехем, прежде чем приступить к начальному моделированию форм.
Пока оболочка сохраняла эластичность, он формировал мощные мышцы на груди покойника. Затем из вздувшегося живота он сделал плоский. Постепенно тело принимало действительно красивые формы.
Примерно через час после полудня главный бальзамировщик позволил себе отдохнуть и распорядился раздать всем участвующим в процессе прохладное пиво и хлеб с сезамом. В два часа он дал знак, и наступила очередь парасхиста: пришло время сшивать оболочку. Все было готово уже много дней назад, в иглу даже была вдета нить. Асехем следил за его работой: отверстия, оставляемые толстой льняной нитью, не должны были располагаться слишком близко друг к другу, чтобы не повредить кожу.
— Уже твердеет, — сказал швец.
Действительно, каждый раз, когда бронзовое шило пронзало высушенную кожу, слышался легкий щелчок.
— На животе стягивай как можно сильнее, — советовал Асехем.
— Тогда останется много лишней кожи.
— А ты ее заверни вовнутрь.
В четыре часа, хорошо сформированный и прошитый, Эхнатон приобрел великолепный вид. Команда бальзамировщиков собралась, чтобы полюбоваться результатами своей работы.
Асехем решил, что через четыре или пять дней можно будет начинать обертывание. Необходимо было предупредить распорядителя, чтобы тот, в свою очередь, передал жрецам, что необходимо поторопить писарей с написанием священных заклинаний на лентах.
Распорядитель Уадх Менех не был подобен ни ястребу, ни соколу, ни коршуну — у него была крысиная душонка. А крысы — создания восприимчивые и сразу чуют, что где творится. Узнав о том, что бальзамирование подходит к концу, он обрадовался, что все в царстве происходит, как должно быть. Обряды, созданные выдающимися умами благодаря божественному вдохновению, были все-таки очень красивы.
Потом, как жуки-долгоносики заводятся в муке, в голове Уадха Менеха зародились сомнения. Он вспомнил о визите великих жрецов и удивился отсутствию реакции с их стороны. Он знал, что это были могущественные люди. Разве они могли так просто смириться с поражением? Да и бывший регент тоже как-то легко уступил позиции. Все шло слишком уж хорошо.
Обращение к Сехмет
Нефертеп был сама любезность. Мухи так и липли к нему в удушающих сумерках Мемфиса, поэтому носильщики веера старались изо всех сил, чтобы они не слишком докучали господину.
Напротив него разместил свое необъятное седалище Хоремхеб, за глаза его называли Бычий Зад. Удостоенный чести быть приглашенным персоной, чья духовная власть равнялась его военной власти и к тому же длилась довольно долго, Хоремхеб провел рукой по жирной шее. Цирюльник хорошо знал свою работу: его медное лезвие было, как всегда, до такой степени остро заточено, что могло одним движением рассечь муху пополам. А бальзам, который он наносил на кожу, был одновременно жирным и воздушным и не обжигал ее. Да, все-таки самый великий полководец царства заслуживал соответствующего своей славе бритья.
Военачальник подозрительно уставился на Нефертепа. Чего ему будет стоить приглашение отужинать у великого жреца, тем более один на один? Неужели Нефертеп собирается попросить большую часть добычи, полученной в последней кампании? Что, его жрецы настолько ненасытны? Разве он не получил три огромных медных блюда тонкой работы, кресло из эбенового дерева и слоновой кости и золотые нагрудные латы из сокровищ, взятых в стране Куш? Итак, он ждал претензий со стороны Нефертепа, а не мешало бы исхлестать этому лысому физиономию.
Однако ничто не говорило о том, что великий жрец собирался требовать что-либо.
— От наших вестников я узнал, — начал он таким тоном, словно речь шла о назначении нового руководителя налогового ведомства, — что бальзамирование умершего царя почти завершено.
Слуги принесли большое блюдо с жареной птицей и еще одно — с говяжьим филе с луком-шалотом и сметаной, выложенное на тонких хлебцах и посыпанное золотистыми крошками кориандра.
Хоремхеб уже осушил четыре кубка вина. Когда он увидел поданные блюда, у него загорелись глаза. Несомненно, великие жрецы питались так же хорошо, как и цари.