Гнев Перуна
Шрифт:
Въехали в безмолвный город и убедились: люди оставили свои жилища.
Власт и Добрин повернули лошадей назад, как вдруг на дороге появилась согбенная, чёрная, как свежая пашня, старуха. Жилистые, в синих узлах руки упирались в сучковатую палку. Лица не было видно. Недуги так согнули её, что она лишь исподлобья могла смотреть на всадников.
Старуха оторвала посох от земли, помахала им. Оба со страхом в сердце подъехали ближе.
— Нету здесь людей. Ушли! — зашепелявила она.
— А ты что ж осталась, мать?
— Стерегу могилы предков. —
Щёки её сморщенного лица дрожали как студень.
— Почему же люди ушли отсюда?
— Чёрная Степь... Катится сызнова... Чёрная смерть... Всем нам — смерть... Охо-хо... — Склонилась над посохом и виском легла на кулак, вцепившийся в конец палки.
Напоследок Власт ещё спросил:
— А далече отсюда до тиверских поселений?
— Далече. К устью Дуная пошли... Далече...
Оба тихо двинулись назад. Старуха, положив щёку на сучковатую палку, долго смотрела вослед всадникам. Они будто таяли за курганами в мареве горячего дня. Таяли, как и те долгие лета, которые остались в ней и тяжестью прошедшего пригнули её к чёрной земле предков. К той земле, которую она стерегла до последнего своего вздоха...
Тиверцы оставили земли своих отцов, на рать их не поднять уже. Скорее возвращаться домой...
Как всё женщины всех племён на свете, Радка прежде всего позаботилась, чем ей накормить мужчин. Собрала сухие ветки, кусты колючего перекати-поля, бурьянов. Кремневым огнивом высекла искру, разожгла огонь. Далее — оставленным Добрином луком и стрелами подбила несколько сытых куропаток. Они теперь шипели над огнём на вертеле. Пахучий дух дичи встретил возвратившихся всадников.
— Хорошая жена у тебя, Добрин. С голоду нигде не даст погибнуть.
Добрин счастливо улыбнулся.
— Потому и ждал пять лет.
— Это я ждала, — покраснела чернокосая дулебка. Певучим голосом извинительно протянула: — Так ведь, Добрюшко?
Добрину сладостно стало на сердце от её голоса.
— Да, ладушка моя...
— А вода здесь есть? — Дядька Власт делал вид, что не замечает их счастливых лиц.
— Вон там, под кустом ивняка родничок бьёт! — подсказывает ему Радка и бросается на склон оврага.
Добрин бежит за ней. Но не прямо, а наискось, чтобы не сорваться с обрывистого склона.
Власт, однако, первым выбрался из оврага. Оттуда послышался его удивлённый возглас:
— Тихо!
Добрин замер.
— Что там? — не выдержала Радка.
— Всадники...
— Сколько?
— Не счесть. Весь небосклон закрыли.
— Это чёрная смерть к старице идёт... — вспомнил Добрин.
— И к нам... — добавил Власт.
— А лошади? — вдруг всполошилась Радка.
— Какие?
— Наши лошади! Где они?
Добрин в ту же минуту выскочил наверх. За ним Власт. Лошади мирно щипали травку, выбирая мягкими губами более сладкие зелёные стебельки.
Торопливо стали седлать лошадей. Радка зацепилась за какую-то сухую ветку, упала. Охнула. Острая боль пронзила ей ногу и обожгла всё тело. Ступить на ногу не могла. Вскочить в седло не было мочи.
Добрин осторожно поднял её, усадил в седло.
— Добрюшко... я здесь... останусь...
— Крепись, дочка. В беде славяне и коня не оставляют, не то что человека. Как-то будет... — растревоженно бормотал Власт. — Как же оно будет?
Радка закусила губу. Каждое её движение отдавалось в геле невыносимой болью. Темнел в глазах белый свет.
Летели галопом. Всё чаще стискивали бока коней коленками и шпорами. Лошади таращили глазищи, распускали длинные хвосты и пружинисто отскакивали от земли.
Конники, казалось, летели над землёй.
Вдруг дядька Власт схватился за голову. Добрин оглянулся — хотел видеть причины его отчаяния. Над степью поднимались сизые витки дыма. В спешке они забыли погасить костёр, и теперь огонь перебросился на сухие листья и траву. В овраге сейчас бушевало пламя.
Кочевникам это верный знак, что люди где-то близко. Но возвращаться поздно. Осталось одно — бежать... бежать. Ещё бы два дня — и их бы надёжно скрыли густые дубравы Днестра и Буга.
Вперёд... только вперёд...
Взглядом ощупывали каждый холмик, каждый лог, каждый куст ивняка. Приближалась ночь. Скакуны напрягали последние силы.
Передовой отряд кочевой орды, который, как правило, прокладывал путь всей орде, уже, наверное, послал к костру дозор. Они учуяли, что люди где-то неподалёку. Может, за ними уже идёт погоня. Но, вероятнее всего, она начнётся завтра, с утра. Ночью кочевники дают отдых своим лошадям...
Глубокое чёрное небо вспыхивало заревом далёких сполохов Маланки [119] . Потому месяц серпень люди чаще называли заревом. Наверное, сонный бог, хранитель огня, Перун набирал силы, чтобы потом промчаться с грохотом по небесной степи и испепелить огненными стрелами злых и обречённых.
«Испепели чёрную смерть нашу, Перуне-Огнище, — мысленно молился Власт. — Срази её стрелами своими. Сломай копья, погни мечи, чтоб в землю навек вошли».
Усталые всадники погрузились в тяжёлый сон.
119
Маланка– ночная зарница в небе; в народных верованиях — дочь Перуна, грома.
Лучше бы они не просыпались!..
Их разбудил пронзительный женский вопль. Кричала Радка. Кричала каким-то, диким, чужим голосом.
Добрин и Власт одновременно вскочили, прижались один к другому спинами, подняли вверх мечи. Не могли понять, где враг. Только слышали шелест травы и удаляющийся от них вопль Радки...
Вдруг вскрикнул Власт:
— Берегись!.. — и захрипел...
Мерцали звёзды в предрассветном небе. Земля благоухала запахами созревших, настоянных на ночной прохладе трав. Горькой полынью и чабрецом. И тёплым ветром раздолий.