Гнев терпеливого человека
Шрифт:
Четкое планирование – основа успеха на войне. Причем на войне любого масштаба. От стратегических наступательных операций фронтов и групп армий и до единственного удара ножом, который бывший учитель физкультуры или работяга наносит в спину одинокому «миротворцу», зашедшему по уже натоптанной дорожке погреться в бордельчик. Так должно быть. Только планирование обеспечивает вероятность успеха, хоть как-то отличную от нулевой или от стремящейся к нулевой. Того, что сколько-то врагов отправятся домой в черных пластиковых мешках, а у тебя и твоих товарищей будет время перезарядиться и перейти к следующему делу в таком же роде. А потом к следующему и так далее. И тем более забавно, что каждый пятый если не четвертый раз ему приходило в голову: «Черта с два! Ну да, партизанский отряд. Но ведь с кадровыми же командирами в “думалке”, в штабе, ну ведь нельзя же так!» А потом снова все возвращалось к норме. А потом снова от нее отступало во все стороны сразу.
Со стороны могло показаться, что половина отряда – неадекватные, подсознательно стремящиеся к суициду люди. Как человек, в институте едва вытянувший по психиатрии с тройки на четверку, Николай мог бы в это поверить. Как лейтенант медицинской службы, который месяц воюющий среди этих самых людей, – ни на секунду. Скорее это он сам не понимал происходящего там, в чужих головах.
Бойцы выполняли команды, каждый раз ставя на карту собственную жизнь. И это работало. Отряду было хреново, отряд нес потери, дважды его стачивали почти в ноль – в конце концов их выдавили из Питера. И даже не просто выдавили – выбили с треском. Но отряд делал дело там и делал дело уже здесь, на новом месте: его работа приносила пользу, и это было очевидно даже такому непрофессионалу военного дела, каким являлся он, бывший терапевт. И именно поэтому лейтенант Ляхин тщательно, принципиально соблюдал субординацию: в первую очередь в безоговорочном подчинении приказам, какими бы странными те ему сперва ни казались. Было понятно, что, когда приказ окажется действительно тупым и бездумным, тут-то Николаю и придет итоговый и невозвратимый «упс». Но пока что он лечил, дрался в составе тех групп, которым его «придавали», и снова лечил, и дрался опять. И, в отличие от слишком многих, до сих пор был живым и целым. Не считая пары шрамов на руках и ногах, не восстановившегося до конца слуха на одно ухо, царапин и ожогов там и тут. Чего еще? Ну, еще помимо перманентных ссадин на морде, кулаках, локтях и коленях – и синяков по всему телу. И по всей душе. И все.
– Товарищ лейтенант?
– Все нормально, Юль. Задумался просто.
Медсестра кивнула и вернулась к своему делу: проверке укладки. Знала ведь, что он все равно проверит сам, – но каждый раз делала это. Очень деловитая женщина. Бывшая палатная медсестра в известной всему Петербургу «Двойке» – горбольнице № 2, что в Озерках. Ей 42 года, почти 25 лет стажа. В любую вену попадала в почти полной темноте, в том числе пальцами вытянутой вперед на полную длину руки. Некрасивая, злая, плачущая от обиды на жизнь, когда думает, что ее никто не видит. Ни разу не взявшая в руки оружия. Спасшая больше человеческих жизней, чем он, врач, отнял в бою. Сюда она уехала в самом начале войны – быстро, раньше многих других сообразив, во что все это выльется. Тихо работала, пытаясь прокормиться, а потом прибилась к ним.
– Осторожней там… Товащ комвзвода будто дунувший сегодня, прям уже с утра.
– Спасибо, Юль. Я видел. Но он не дунувший, он просто готовый. У него уже пошла выработка… Эндогенных эндорфинов…
Можно было не стесняться: что это значит, медсестра знала. Недостаток образования она компенсировала продолжительностью стажа работы по специальности и хорошей памятью. Николай иногда с болью в сердце вспоминал других своих медсестер. Первую, с которой работал до падения Кронштадта, звали Мира. Та была хирургическая, из военно-морского госпиталя, и кое-чему могла поучить и его. Вроде бы дагестанка, но он не был уверен: может, и еврейка. Невысокого роста, твердая и спокойная. Мира погибла, когда они уходили через залив, погибла уже в воде. Надувной рафт потерял половину поплавков и половину гребцов в самом начале – Николай навсегда запомнил, как они покидали пылающий город-крепость на перепаханном острове. Разномастные лодки, сколоченные из чего попало плоты, сплошная стена огня позади. Всплески на воде, чмоканье пуль в живое, и то, как люди просто, молча уходят в черную воду. Мира не вскрикнула, не встретилась ни с кем последним взглядом, как обычно делают умирающие. Просто как-то сосредоточила взгляд, отпустила леер и молча ушла в ледяную темноту. Из девяти человек их группы доплыли четверо. Он знал, что в других было и хуже, а многие группы погибли целиком. Их по крайней мере не добил ни один из шарящих в ночи вертолетов. Но перекличка оказалась почти бесполезной – доплывших разбросало по всему побережью, вряд ли многие группы смогли собраться. Потом он посчитал, что в их отряде из Кронштадта исходно было человек шесть, включая его самого; один из них погиб почти сразу, второй месяцем позже. В единственном другом отряде, с которым была налажена устойчивая связь, вроде бы воевали еще двое. Происходившее в последние дни обороны Кронштадта он даже не пытался вычеркнуть из памяти, бесполезно. И бессмысленно. Страх, ужас и боль пережитого остались с ним навсегда. Они, собственно, и заставляли его покидать медсанчасть и идти в бой.
Потом была Неля: она работала с ним в отряде, когда тот действовал в Питере. У этой с квалификацией было гораздо хуже: настоящего медицинского образования у нее не имелось, потому что она была педагог. Но на младших курсах института им давали какие-то навыки, и вообще Неля все схватывала на лету. Когда им пришел конец и остатки разбитого отряда уходили малыми группами, раненых оставляли кого где. Обычным вариантом были пустующие квартиры или даже совершенно опустевшие, покинутые всеми дома; так называемые гнезда. По 1–2 добровольца на группу, минимум продовольствия и боеприпасов, почти ноль медикаментов. Весьма призрачные шансы на выживание. Неля осталась куратором групп раненых в одном из тех самых гнезд. Николай тоже вызвался добровольцем, но ему твердо и безоговорочно отказали в этом праве. Связи в эту сторону не было и не могло быть, и ему оставалось только гадать: жив ли еще хоть кто-то из оставшихся позади.
Впрочем, он видел, что кое-кто остался не просто выживать: остались также несколько сколоченных, притершихся боевых троек и пар. Сохранившие оружие, получившие остатки боеприпасов и очень серьезно настроенные. Наверное, так и надо было делать с самого начала: не разворачивать громоздкую, сложную структуру – полноценный штаб, взвод управления, взвод разведки, взвод связи, хозвзвод, учебный взвод, линейные роты… А ориентироваться на пары и тройки. Работающие в основном по собственной инициативе и находящиеся преимущественно на собственном обеспечении. Со связью через «почтовые ящики».
Но сначала всем казалось, что так и надо, а потом как-то вдруг неожиданно дела пошли хреново. И чудо, что выжили все-таки относительно многие, что уцелел костяк отряда. А теперь, на новом месте, заметно упростившаяся, но принципиально та же структура «воинского подразделения» работала, в общем-то, неплохо. Жила и работала. Уже который месяц.
– Я закончила.
– Спасибо. Я еще посмотрю потом. Сколько физраствора осталось еще?
– Пятнадцать пакетов. И еще два пол-литровых отдельно, в НЗ.
– Отлично. А систем? [8]
– С этим все хорошо. Больше чем нужно на ближайшее время.
Николай закончил набивать последний из магазинов, впихнул его в передне-боковой карман разгрузки и прихлопнул липучку.
– Давай.
Юля подала ему готовую укладку с открытым верхом, и Николай внимательно проверил все, что требуется. В укладку входило очень немногое, это не тактический рюкзак и не «Скорая помощь» на четырех колесах. Все придется тащить на себе. Но одну-две серьезных раны это гарантированно закроет. Патроны весили вдвое больше, но это ему прощали: стрелять доктор действительно умел.
8
Обычное сокращение «систем для переливания растворов».
– Берегите себя, товарищ лейтенант.
– Все нормально, Юль. Все у всех будет хорошо.
Тупейшая, бесполезнейшая фраза, которая почему-то действует. Юля отлично знала, что делает с человеческим телом пуля натовского или отечественного калибра, стреловидный поражающий элемент кассетного боеприпаса, бесформенный осколок снаряда автоматической пушки. Но все равно ждала этих слов каждый раз, когда он уходил.
– Пора?
– Еще минуту, пожалуй.
Они посидели, и это смотрелось смешно. В мирной жизни люди садились так перед какой-нибудь поездкой. А они – не для соблюдения традиции, просто отдыхая.
– Ну?
Николай криво улыбнулся. Еще в Петербурге у него был «деда Вася» – очень немолодой мужчина, который выполнял функции санитара. В советские времена он имел какоето отношение к гражданской обороне, и довольно немаленькая доля сохранившихся в его голове знаний оказалась неожиданно полезной. В частности, именно вдвоем с ним Николай по памяти нарисовал три или четыре копии «Атласа первой помощи», которые они раздали по ротам. Он даже начал натаскивать деда на дожность полноценного санинструктора, но тут-то все и кончилось. До отхода и решения: кто остается с ранеными, а кто уходит, дед не дожил.