Гнев терпеливого человека
Шрифт:
– Питер держат две полнокровные бригады, – деловито разъяснял начальник штаба отряда хмуро кивающему моряку, – причем обе американские и обе на «Страйкерах». И несколько вспомогательных и чисто полицейских частей разной принадлежности. Насколько мы в курсе – те же американцы, потом немцы, голландцы и латыши. Поляков точно нет, и мне кажется, что это одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо – потому что с вами никто по-польски не поговорит, плохо – потому что на каждого ляха с белым орлом на выпяченной груди тут будут смотреть с немым вопросом в глазах. И машины у вас больше нет, и не доберешься до нее, я думаю.
Капитан сделал паузу, вроде бы выжидая реакции, но Антон не нашел, что возразить. Грести обратно с канистрами солярки под банками, а потом изыскивать способ перегнать трофейную армейскую «летучку» в город… Это были такие юношеские фантазии, что мысль не зацепилась за них ни на секунду.
– Ладно, еще о машинах. У «Страйкеров» есть и плюсы, и минусы. Как у всех боевых единиц, ясное дело; как у любой другой машины. Особая надежность среди их плюсов не числится, но удар они держат ничего. Гранатометов у нас мало, вот в чем проблема. Пара попаданий из РПГ-7, даже стандартным выстрелом, не тандемным, – и «Страйкер» того… Но второй раз хрен попадешь. Всегда потери… Так что мы на «Страйкеры» к блокпостам и на патрульные маршруты не лезем. Давим мелочь, когда можем. Грузовики, автоцистерны, ремонтные машины, всякую такую хрень. Больше полицейские, чем армейские, да. Но совесть, между прочим, чиста!
Капитан опять замолчал и посмотрел на Антона исподлобья. То ли это у него был какой-то внутренний комплекс, то ли проверял, насколько моряк адекватен и реалистичен. Не желает ли он пойти на вражескую броню в лобовую атаку с шашкой наголо. Интересно, что формально они были равны по званиям. Однако в этом отношении Антон иллюзий не строил: свой боевой опыт он честно оценивал как весьма умеренный, а необходимыми здесь навыками планирования не владел почти совсем. Вот сунут его действительно в службу связи… Хотя сейчас вряд ли. Связь – главный нерв любой воинской части: дать ее оседлать, допустить до своей связи не до конца проверенного чужака – это фатальный риск.
Разведвзвод был не единственным активно действующим подразделением отряда, но о его организации ничего не было сказано вообще. Даже названия у отряда не имелось: ни «Смерть фашистам», ни «Имени Савинкова», ни «Мочи козлов». Просто говорили «Отряд». Связь с Большой землей вроде бы была – ценные данные куда-то отправлялись. Но, опять же, не его дело: как, и по каким часам, и куда именно. Пока.
– Какие есть вопросы?
Командир отряда смотрел в сторону. Все-таки интересный человек. Бесцветный, ничем не запоминающийся, если не смотреть на него непрерывно. Как они его в лицо узнают?
– Вопросов много. Но я подожду, на большую часть вы все равно не ответите сейчас. Будем воевать – вот тогда или сами все поймем, или вы по-другому будете относиться к этим нашим вопросам. Да и к нам вообще. Так что считайте, что сейчас вопросов нет.
– Ну и правильно.
Особист осклабился и на несколько секунд подержал ухмылку на лице. Эти секунды казались бы лишними, не имей они свой очевидный смысл.
– Какие будут приказания?
– Все трое поступаете в распоряжение командира разведвзвода старшего лейтенанта Сомова. Это приказ.
– Так точно.
Если командир отряда и начштаба думали, что капитан-лейтенант выразит обиду или даже просто формальное недовольство, они ошибались. Подчинение младшему по званию ничем не могло его унизить или обидеть. Не могло в принципе – потому что командир разведвзвода наверняка был не простым человеком.
– Тогда можете быть свободным. В расположение разведвзвода вас проводят, на довольствие поставят, все хозяйственные дела решат. С сегодняшнего для считайте себя бойцами отряда. Поздравляю.
– Служу России.
Сухие слова командира капитан-лейтенант равнодушно пропустил мимо ушей. Было совершенно ясно, что без «проверки на дорогах» точно не обойдется. Но к этому часу возбуждение схлынуло, а в голове слишком часто начала всплывать фраза «И этого я тоже не понимаю». И вообще, он почувствовал, что уже слишком устал, чтобы гадать – когда и как. Дальше – судьба.
На улице все еще почему-то не стемнело, и он дважды пощелкал по циферблату часов, не понимая. Потом дошло, что Питер все-таки довольно заметно севернее «Кенига», а дни идут, и солнце садится все позже. Как глупо – моряк вдруг об этом забыл! Произошедший маленький эпизод его насмешил, и к своим бойцам он вышел уже не такой отупевший. Почти бодрый. Его и курсантов минут на двадцать оставили одних, и этого времени как раз хватило, чтобы пересказать ключевые моменты представления начальствующему составу, и даже в подробностях.
Как ни странно, его мнение об организации отряда не произвело на молодых большого впечатления. А вот дословно переданные слова начальника штаба о делении спектра выполняемых задач на три категории и о бывших местных топ-менеджерах и народных избранниках как цели номер один – еще какое.
– Вы серьезно?
Иванов не просто осип. Переспросил он таким глухим, странным голосом, что это почему-то серьезно капитан-лейтенанта напрягло. И как бы не больше, чем собственно прозвучавшие только что слова. Сам-то он не видел в этой задаче ничего особенного. Все это было не особо гламурным, но верным и правильным. Надолго опоздавшим, но правильным.
– Еще как серьезно. Можешь не сомневаться. Но если тебе это не по сердцу – то так, Дим, и скажи. И я пойму, и все поймут, я уверен. Без нужного дела не останешься. В связисты определят, например. Или еще куда, где надо. Ну?
– Никак нет, товащ капитан-лейтенант. Я просто… Нехорошо говорить, но… Я ведь столько времени именно об этом мечтал. Убивать таких…
Теперь обалдел уже Антон, но парень ничего не видел и не слышал, продолжая говорить. Голос дрожащий, взгляд… Не надо людям такого видеть. Даже Антону, кое-что повидавшему, стало от этого взгляда не по себе.
– У меня родителей… В общем, у меня отец умер от этого, еще не старым… Его с работы уволили по сокращению и с деньгами обманули, и больше не брали никуда. Он все ходил потом, правду искал, да что у нас сделаешь… А я все их имена запомнил, до единого. Оружие запрещено в стране, у них всех телохранители, и полиция их стережет и защищает, а отец никто, и я был никто… Но я ведь ждал…
Парень впервые с начала своего монолога поднял глаза и, столкнувшись взглядом с почти не дышащим уже офицером, как-то пришел в себя.