Гнев Тиамат
Шрифт:
– Размышления такого рода контрпродуктивны. И, честно говоря, опасны, – сказала Бобби. – Держи их при себе. Иди выпей стакан-другой-пятый. Устрой драку в кабаке, если надо. Но это все выбрось из головы, а завтра возвращайся на «Шторм». К тому времени мы будем знать больше.
– Свободна.
Джиллиан вроде бы наконец уловила посыл. Она с легкой насмешкой козырнула Бобби и вышла из комнаты.
Алекс открыл было рот, но Бобби ткнула пальцем в его сторону.
– Ни хера не говори.
– Принято, – ответил он. –Целый день на станции,
– У нее тоже есть миссия, – сказала Бобби. Ее губы крепко сжались и побелели.
– Ну так что, – сказал Алекс, – ты расскажешь, что там между вами происходило, или придется тебя бить?
Застигнутая врасплох, Бобби разразилась лающим смехом, на что и надеялся Алекс. Так мог угрожать небоскребу чихуахуа, и Алекс заулыбался в знак того, что пошутил.
Бобби вздохнула.
– Она все еще думает, что нужно найти мирный выход. В этом мы не сошлись. Годы прошли, дерьмо осталось то же.
– Она потеряла очень много, – сказал Алекс, – и боится потерять все.
Бобби схватила руку Алекса и тепло сжала.
– Что я и пытаюсь до нее донести, друг мой. В битве вроде этой, если ты не готов потерять все, чтобы победить, ты все потеряешь, проиграв.
Переведено: M0nt
Глава 4: Тереза
– Кто знает, как они себя называли? – полковник Илич улегся на спину на траву и сунул руки под лысую голову. – И называли ли как-нибудь вообще. Может, у них и языка-то не было.
Тереза знала полковника Илича всю жизнь. Он был такой же частью вселенной, как звезды или вода. Еще один спокойный, рассудительный человек в ее заполненной спокойными, рассудительными людьми жизни. Выделяло его лишь одно – он не боялся ее.
Он немного поерзал, потянулся.
– Некоторые зовут их «протомолекулой», а ведь она всего лишь инструмент. Все равно что называть людей отвертками. «Создатели протомолекулы» уже лучше, но больно громоздко. «Исходный организм», «союз чужих», «архитекторы». Все это примерно одно и то же.
– А как называешь их ты? – спросила Тереза.
Он хмыкнул:
– Я зову их «римлянами». Великая империя древности, возвысилась, а затем угасла, но оставила после себя дороги.
Интересная мысль. Тереза несколько секунд крутила ее в голове, словно пробуя на вкус. Аналогия ей понравилась, но не столько точностью, сколько выразительностью. За что, собственно, аналогии и любят. Еще пару мгновений она погружалась в эту кроличью нору, пытаясь понять, что же в ней такого, что делало ее такой занимательной, и решила, что спросит мнения у Тимоти. Его взгляды всегда удивляли. Вот почему он нравился ей. Он боялся ее не больше, чем полковник Илич, но уважение Илича несло в себе оттенок преклонения перед ее отцом, и это… не то чтобы обесценивало, но все-таки… Немного не то. Тимоти же принадлежал только ей.
Кажется,
– Так значит, они построили все это?
– Не все, нет. Врата, строительные платформы, ремонтные дроны. Артефакты, да. Но живые системы в других мирах появились сами. Стабильные репликаторы не так редки, как мы привыкли думать. Немного воды, немного углерода, устойчивый поток энергии от солнечного света или термального источника? Добавь пару-тройку миллионов лет и, как правило, что-нибудь да зародится.
– Или нет, и тогда «римлянам» не с чем работать.
– Тысяча триста семьдесят три раза – только то, о чем мы знаем, – сказал Илич. – Это много.
Колонизированные миры, включая Солнечную систему, в сеть врат попали потому, что в них зародилась подходящая для «римлян» жизнь. Несколько сот звездных систем на миллиарды галактик. Для старого Илича больше одного – уже чудо. Тереза же росла не в такой одинокой вселенной, в которой вырос Илич. Взрастившая ее вселенная тоже одинока, но совсем иначе, даже сравнивать смешно.
Она прикрыла глаза и повернулась лицом к солнцу. Ощущение света и тепла на коже было приятным. Сквозь зажмуренные веки проникал яркий луч, полыхал красным. Ядерный синтез пропитывал кровь.
Она улыбнулась.
Тереза Анжелика Мария Бланкита Ли вай Дуарте знала, что она не обычный ребенок, так же, как знала, что свет, отраженный от ровной поверхности, поляризуется. Не особенно полезный научный факт. Она была единственной дочерью Высокого консула Уинстона Дуарте, что само по себе означало, что детство ее было странным.
Всю свою жизнь прожила она в Государственном Здании Лаконии, покидая его лишь изредка и всегда тайно. Еще когда она была совсем крошкой, к ней в качестве друзей и одноклассников стали приводить других детей. Как правило, отпрысков самых привилегированных семей империи, но иногда и нет, ведь отец хотел, чтобы вокруг нее были разные люди. Чтобы она жила обычной жизнью. Обычной жизнью нормального четырнадцатилетнего ребенка. И вроде так и было, но поскольку другой жизни, кроме своей, она не знала, то сложно было судить, насколько это получалось.
Почему-то казалось, что окружают ее не настоящие друзья, скорее, хорошие приятели. Лучше остальных к ней относились Мюриел Коупер и Шан Эллисон, по крайней мере, они почти не выделяли ее среди других школьников.
А потом, был еще Коннор Вейгель, который ходил в ее класс почти так же давно, как она. Он занимал особое место в ее сердце, и она сама не хотела знать, почему.
Если она одинока – а она полагала, что да, – то ей не с чем сравнивать. Окажись весь мир красным, никто об этом не узнает. Быть везде – такой же хороший способ стать невидимкой, как и исчезнуть отовсюду. Контраст придает вещам форму. Яркость создается темнотой. Полнота пустотой. Одиночество определяется чем-то, что зовется не-одиночеством. Все познается в сравнении.