Гневное небо Испании
Шрифт:
Мы проработали с неудобной площадки на левом берегу Эбро всего два дня. Затем перебазировались на аэродром Лерида.
С началом наступления франкистов нам казалось, что мы работаем с предельной нагрузкой. Однако противник продолжал наращивать свою боевую мощь. Чтобы компенсировать хоть как-то превосходство врага в воздухе, республиканским пилотам пришлось еще увеличить количество вылетов на каждого летчика. Мы перешли к новой тактике. Взлетая по-прежнему двумя-тремя эскадрильями, завязывали бой с истребителями и бомбардировщиками неприятеля, а тем временем КП ВВС отдавал приказ о наращивании наших сил непосредственно в схватке. К месту воздушного боя спешили товарищи или мы шли на помощь друзьям. В результате нам всегда удавалось выполнять задачи, поставленные
Давалось это нелегко. Сказать, что мы уставали — значит ничего не сказать. Работа на пределе физических возможностей была просто нормой. Любая встреча с противником, непременно превосходящим нас численностью, заканчивалась изматывающим воздушным боем, требовавшим от пилотов крайнего нервного напряжения.
Когда заканчивался летный день, ребятам до одури хотелось спать. Но стоило лечь в постель, как сон бежал. Мы ворочались с боку на бок, задремывали. А тут на память приходил какой-либо эпизод из сегодняшнего или вчерашнего боя — трудный, сложный момент, когда твоя жизнь либо жизнь товарища висела на волоске. Дрему будто рукой снимало. И опять ворочание с боку на бок. До озлобления. Кто-то не выдерживал, шел прогуляться. Во тьме южной ночи, тихой и прохладной, он на некоторое время вновь обретал спокойствие. Возвращался. И опять все начиналось сначала. Ворчали побеспокоенные соседи по койке. Потом уходил другой. Так колобродили долго, за полночь, а утром поднимались, утомленные ненужным ночным бдением. Есть не хотелось. Только пить…
Над аэродромом взвилась ракета.
— По самолетам!
Техники уже давно приготовили машины к вылету. Оставалось держать себя в руках, садиться в кабину, запускать мотор, ждать несколько минут, пока в светлое небо взовьются две ракеты — сигнал взлета, выруливать на полосу, давить до отказа на сектор газа и подниматься в воздух на штурмовку, на прикрытие, навстречу новому бою.
Затем мы возвращались на свой аэродром, то ли вылезали, то ли вываливались из кабин. И цветущие апельсиновые рощи, жесткий шум олив не радовали ни глаз, ни душу. А когда человека перестает восхищать красота земли, то, значит, он выработался до конца. Зарулив машины на стоянки, пилоты, точно заведенные, собирались у КП эскадрильи. Начинался, несмотря ни на что, кропотливый и по-хорошему пристрастный разбор.
Высказывались коротко и по-деловому. Бывало, что разбор предыдущей схватки прерывался звонком с КП ВВС и над взлетной полосой всплывала ракета. И снова бой.
Возвращаясь с очередного задания, ребята большими кружками пили воду. Бессонница, плохой аппетит еще более усугубляли усталость и измотанность. Образовался как бы порочный круг: физическое и нервное переутомление вызывали бессонницу и отвращение к еде, а плохой сон и голодание в свою очередь вели к еще более сильному физическому и нервному истощению.
Летчикам требовался хотя бы кратковременный отдых и прежде всего — сон.
Но обстановка на фронте усложнялась день ото дня.
Пленные пилоты говорили на допросах, что у них норма вылетов на день — два-три. И работают они всего четыре, редко пять дней в неделю. Им нельзя было отказать в наблюдательности. Они прекрасно знали, с каким напряжением работали мы, и честно признавались — их командование ждало, когда же мы выдохнемся.
— Мы неизменно встречаем в воздухе одни и те же машины. Судя по почерку, летают на них те же пилоты, — удивлялся один из пленных. — Каким же допингом, каким подбадривающим средством вы пользуетесь? Столько летать и так драться, ничем не подбадривая себя, просто немыслимо!
Таким любознательным мы отвечали, что лучше всех средств наших летчиков подбадривает ненависть к фашизму, вера в испанский народ. Он заслуживает лучшей доли, чем быть рабом генерала Франко и его приспешников. И это было именно так. С 9 по 25 марта группы «ястребков» на Арагонском фронте уничтожили более полусотни машин противника. На долю нашей эскадрильи приходилось десять самолетов врага. Наши потери по всем группам — 12 пилотов. А в эскадрилье Смолякова единственная потеря —
Но есть все-таки пределы и кажущимся беспредельными человеческим возможностям. А в этом ребята не хотели признаваться даже себе.
От нас еще несло карболкой, запахом которой мы пропитались в ишачьем замке. Порой, особенно к концу дня, на аэродроме в ожидании очередного вылета воцарялась странная и непривычная тишина. Пилоты сидели у машин, положив уставшие, натруженные боем руки на колени, и с каким-то безразличием смотрели перед собой. И вдруг в глухом молчании раздавался крик:
— И-и-о! И-и-о!
И секунду тому назад выглядевшие безучастными лица людей расплывались в улыбке и следом — дружный хохот. Это Лева Шестаков из эскадрильи Девотченко, чтоб встряхнуть товарищей, напоминал им об ишачьей кантате. Напряжение, усталость скрадывались. Ребята начинали двигаться, разговаривать, к ним возвращались бодрость и чувство юмора, столь необходимые в тяжелые минуты. Это не было шутовством. Никогда в шутках ребят не чувствовалось даже намека на унижение товарища, ущемление его самолюбия. И тот, кто, может быть, чаще других позволял себе шутку, являлся непременно человеком уважаемым, прекрасным пилотом и другом.
В нашей эскадрилье такими были Жора Шубин и Женя Соборнов. Неразлучные друзья в самом высоком смысле этих слов, готовые в сложной обстановке без рассуждений пожертвовать жизнью ради товарища, они в то же время беспрестанно спорили друг с другом, всегда в чем-то не согласные один с другим, неизменно доказывающие каждый свою правоту, остающиеся обычно каждый при своем мнении.
Если среди летчиков, любивших собираться кружком, неожиданно, казалось, в самый неподходящий момент раздавался взрыв смеха, можно было безошибочно сказать, что там Жора и Женя. Заводилой бывал обычно Жора. С серьезнейшей миной на лице, он наивнейшими вопросами доводил Женю до белого каления. Тут, как правило, одни принимали сторону Жоры, другие — Жени. Начиналась словесная дуэль. А потом ребята понимали, что стали жертвами очередного розыгрыша Жоры Шубина, и хохотали вместе с ним. Я уже говорил, что Жора родом из Донбасса, из семьи потомственных шахтеров. Никогда не был в Одессе и выговор у него был не одесский, и тем не менее, когда несколько лет спустя я смотрел фильм «Два бойца», М. Бернес в роли Аркадия мне прежде всего напомнил Жору Шубина, а Соборнова — его напарник, которого играл Б. Андреев.
Шубин и Соборнов показали себя отличными мастерами-истребителями — смелыми, задорными, изобретательными, думающими. Так, они оценивали проведенные схватки, делали для себя и помогали другим делать серьезный вывод из любого, пусть незначительного воздушного боя. И потому они дрались раз от раза все лучше и лучше. Оба они любили оправданный риск, а закон воинского братства не единожды демонстрировали на деле. Так было, к примеру, 31 января 1937 года, когда меня ранило. Жора и Женя тотчас бросились на «мессера», подкравшегося ко мне, и сбили его. А потом сопровождали меня до аэродрома.
Как ни странным может это показаться, но Жора при всей своей жизнерадостности и веселости был человеком рассудительным и спокойным, которого трудно вывести из равновесия. Видный, стройный, сероглазый Шубин умел быстро сходиться с людьми, уважал товарищей, и те с радостью отвечали ему взаимностью. И был он честен и скромен до застенчивости, до робости. Больше всего Жора боялся, что может стать предметом жалости или сострадания.
В разгар тяжелого воздушного боя, когда мы дрались с пятьюдесятью «мессерами» и «фиатами» — это было во время мартовского наступления франкистов, — Шубин после резкого маневра, выходя из атаки на «мессер», вдруг свалился в штопор. Мы не знали, что с Жорой. Неуправляемый самолет потерял скорость и перешел в беспорядочное падение. Соборнов и я прикрыли Шубина, стали его сопровождать. Подойдя ближе к машине Шубина, я увидел, что Жора наполовину вывалился из кабины и висит на привязных ремнях. Голова его, безвольно подчиняясь курбетам, которые выделывала падающая машина, моталась из стороны в сторону. Я подумал, что Шубин убит или тяжело ранен. Он явно был без сознания.