Гнилая брюква за тридцать ударов током
Шрифт:
Математик шмыгнул носом:
– И в чём я должен с тобой согласиться?
– Ни в чём. Ты должен включить мозги и понять сам, отчего мы живём в такой мерзости?
– Ну, ты ведь сам знаешь про этих… – запел было Дохля-Мохля старую песню и осёкся. – Нет, Хмуряга, так невозможно.
– Что невозможно?
– Так невозможно жить. Если ты постоянно будешь винить себя во всём – так невозможно жить! Чтобы творить, человек должен быть свободен от чувства вины. Он должен идти вперёд и не оглядываться. Никакая цивилизация не сможет развиваться, если она будет постоянно оглядываться и рефлексировать.
Далго-По
– Ну да, мы никогда не оглядывались, и не заметили, как профукали страну и своё будущее. Теперь они просто ждут, когда мы уничтожим друг друга…
– Кто они? – математик, ожидая неприятного ответа, поморщился, как перед тарелкой прокисшего супа.
– Пластикоиды. Союзники. Все, кто теперь там, за Стеной. А ты возомнил, что я начну материть наших правителей? Успокойся, им глубоко по барабану, что тут с нами, уже скоро лет сорок как они сбежали на Бону… – Далго-По остановился снова. – Единственное, что меня поражает в таких как ты, дохлая Мохля… – его слова звучали язвительно, иголками пронзая собеседника, заставляя ёжиться. – Что вы, даже сдыхая, боитесь обидеть правителей, которых уже давно не существует в природе. Которые вон там, на Боне, уже превратились в других существ, а может быть и вовсе окочурились от нехватки воздуха. Ты ведь никогда не был на Боне? Ты ведь не знаешь что там?
– Мы все узнаём новости из одного телевизора, – Дохля пожал плечами. – Кто знает, где правда, а где слухи?.. Тем более, даже сплетни сейчас не очень-то расходятся с новостями. Мы живём вполне свободно…
Далго-По остановился. Математик стоял, шмыгая своим длинным носом, рукавом вытирая с него повисшие капли. Казалось, Весельчак хочет стукнуть своего компаньона или укусить, но пока ещё сдерживается – так сильно он вращал глазами, глядя на товарища:
– Ей-богу, у тебя паралич мозга и всего остального!.. Он живёт в разрушенной стране, сдыхает от голода, боится, что его самого съедят люди, которых он когда-то считал земляками, он потерял семью, будущее, надежду!.. – Весельчак, казалось, захлебнулся в эмоциях и на мгновение остановился. – Мы презираем самих себя – вот! Мы не имеем права жить!
– Ладно, успокойся, – Дохля схватил его за запястье своими сучковатыми пальцами, словно клещами. – Ладно, считай, что я с тобой согласился: жизнь говно, вся история Мунга – это цепь неудач и ошибок, наши правители – проходимцы, бандиты, разорители страны, мутанты и прочее, прочее, прочее… А что дальше? Мстить некому. Что ты предлагаешь? Повеситься вот на этой берёзе?
Далго-По стоял против своего товарища и тоже шмыгал носом, глядя на его рваные карманы пальто:
– Прежде чем вешаться, отдай мне своё пальто, я хотя бы карманы заштопаю.
– Погоди. Тебе что, нечего сказать?
– А что я могу тебе сказать… – Весельчак передёрнулся всем телом от утренней прохлады и охнул. – Многие мои слова сами для меня неожиданность… Я нарочно не думал об этом – любой негатив убивает организм, а уж истощённый организм тем более… Для меня это открытие: ей-богу!.. Я спал в куче гнилого тряпья, страдал от голода и холода, а внутри меня что-то вызревало, склеивалось в длинные предложения и логические фразы… –
– Я польщён! – математик театрально приподнял старую изжёванную шляпу на своей голове, больше похожую на перевёрнутое гнездо. – И что же этот монстр внутри тебя говорит о нашем будущем?
– Ничего. Молчит сволочь.
– Я про то, что же нам делать теперь? Может быть, отправиться к воротам? Какая разница где подыхать – тут или у пластикоидов. Там хотя бы можно утолить своё любопытство, а здесь уже всё известно – мусорные кучи, мизеры, холод, сырость… Финал тоже известен – сдохнем где-нибудь в кустах или в старых тряпках, где спим.
Далго-По посмотрел на своего товарища с нескрываемым любопытством и вниманием, будто увидел в нём что-то необычное:
– По-моему, у тебя внутри тоже завёлся монстр… Я ещё не знаю, как мне поступить, скажу откровенно… Я привык к такой вот дурацкой родине: лишения, эти мёртвые дома и печальные деревья…
– Чушь какая! – фыркнул Дохля. – К голоду и холоду невозможно привыкнуть. Если бы я знал, если бы пластикоиды не пичкали меня карбоном, не резали как подопытную крысу – я бы первый побежал к воротам.
Далго-По шёл молча, не отвечая своему спутнику, то ли обдумывая как ответить лучше, то ли прислушиваясь к своему внутреннему голосу, который в последнее время стал слишком агрессивен и обидчив.
– Я не согласен, что к голоду невозможно привыкнуть, – выдал он и, кажется, сам удивился своим словам. – Я научился даже получать какое-то эстетическое удовольствие в голоде. Мне кажется, я даже научился чище думать.
Дохля хмыкнул как-то издевательски:
– Чище или чаще?
Хмурый Весельчак не обиделся. Или просто не заметил:
– Представь, что ты не страдаешь от хреновой жизни, представь, что ты голодаешь сам, специально… Ну, это такая медитация, йога… Типа это упражнения, чтобы стать просветлённым… Ну, хочешь – бессмертным!.. Можешь смеяться сколько влезет, но, поверь мне, это помогает. Если бы я не развернул свои мозги на сто восемьдесят градусов, я бы уже давно окочурился!..
В тумане показалась гигантская тёмная фигура со зловещими очертаниями: огромной головой и распахнутыми над землёй крыльями. И только приближаясь, можно было рассмотреть пугающее чудовище – это был пластмассовый мультяшный утёнок с поднятыми, загнутыми на концах, крыльями и раскрытым лопатообразным клювом. В народе его метко прозвали «драконом», хотя тот был выставлен перед входом в городской парк, чтобы завлекать детей и их родителей.
– Ты прав, – заметил Дохля. – Наши правители совершенно потеряли вкус и чувство прекрасного – они давно превратились в чудовищ. Вот, наглядный пример! – он вытянул руку в сторону гигантского уткодракона. – Даже сказочный утёнок, сделанный по их распоряжению, похож на зауропода.
– Ты говоришь о наших правителях, будто они до сих пор живут рядом с нами, – Далго-По улыбнулся: как быстро менялось мнение его собеседника – просто флюгер в ветреную погоду! – Понятно, хочешь взять реванш за молчаливое прошлое. А по мне: лучше всего подумать, как жить дальше.