Гном
Шрифт:
Сергей смотрел на нее уже немного осмысленнее:
— Хорошо, до завтра.
Катя кивнула и вышла в открытую охранником дверь, а Сергей с трудом добрел до своей кельи с решеткой и, закрытый, почувствовал, как желудок сводит нервной судорогой и рвота подступает к горлу комком горечи за свою жизнь. Охранник, проходивший по коридору, увидев его, тут же кинулся за врачом, который вколол Сергею успокоительное и этим усыпил его совсем не тюремным, счастливым сном без сновидений и страхов.
Катя Невзорова — однажды встретившая Сережу Матвеева в самолете, а ныне преуспевающий адвокат Кейт Невзорова, сидела в машине, глядя в одну точку. Она думала о Сергее, не в силах понять, что и почему с ним могло случиться, но вспомнила, что и тогда, в самолете, он удивил ее своим отношением к своему росту и вообще к
Катя завела мотор, предвкушая, что через полчаса будет дома, но мысли ее все время возвращались к Сергею, и она начинала нервничать — впервые за ее адвокатскую практику она почувствовала, что втягивает в дело чувства, личное отношение к клиенту, чего быть не должно, но все думала и думала о нем, в основном только одно — почему, не имея в этой жизни другого выхода по определению, он не начал и не приспособился к ней, как сама Катя, почему не научился играть и выигрывать…
11
США, Сан-Диего. 2003 год
Войдя в квартиру, Катя скинула туфли на очень высоком каблуке, надела шелковый приятный халат и, наполнив стакан льдом и виски, прихватив пачку сигарет, вышла на огромный балкон.
Сделав большой глоток и ощутив тепло в грудной клетке, Катя вспомнила встречу с Сергеем в самолете, ее жизнь уже в Америке.
Ей было — на удивление родителей — совсем не трудно приспособиться к новой жизни, но только сама Катя, сменившая имя на Кейт — потому, что оно казалось ей более наполненным силой, — знала, в чем причина такой легкости, такой ее непотопляемости.
Придя в школу, не говоря ни слова по-английски, она специально вертелась под ногами лучших учеников в классе, чтобы они налетали на нее и, прося извинения, начинали жалеть бедную красивую карлицу, и пытались помочь ей хотя бы начать учить их язык. Глядя на них огромными молящими и полными благодарности глазами, она окружила себя за очень короткое время целой толпой друзей, принявших ее, жалея, в свой круг — безмолвную, но схватывающую и понимающую все с полуслова. Очень скоро все выходные она проводила или получая приглашения на дни рождения и вечеринки, или просто в доме кого-то из друзей, родители которых роняли изредка скупую слезу о судьбе такой красивой и такой несчастной девочки, в то время как сама она — находясь в их домах, изучала не только язык, но и стиль их жизни, решая, кто из друзей будет ей нужен и в дальнейшем, а с кем она должна, не тратя время на пустое, остаться просто в приветственных отношениях, отсеивая их по роду занятий, положению родителей в городском социуме, или по величине дома.
В колледже и университете, применяя ту же тактику, ей пришлось ее усовершенствовать, просто потому, что сами ее цели стали более жадными — заметив, что молодые люди обращают на нее внимание — из-за роста, только если заставить их это сделать, а заметив однажды, смотрят на нее, как на сексуально совершенно экзотическую игрушку, Катя, решив, что ничего плохого в этом нет, стала выбирать из них самых перспективных — как по уровню учебы, так и по респектабельности. При этом она вынуждала жертву постоянно чувствовать себя виноватым, а потом — просто, уже запомнив карлицу, встречаясь, приветствовать. И, в конце концов, случайно встретившись с ней в столовой или баре студенческого городка — уже быть не в силах прервать разговор, отвести взгляд от ее лица или выкинуть из головы бурные сексуальные фантазии о возможности хотя
Прикурив сигарету, Катя, слушая шумящий внизу океан, вспомнила, как однажды мама, глядя на нее с сожалением, спросила:
— Кать, неужели тебе не жаль всех этих мужчин?
Катя тогда посмотрела на мать с удивлением, с каким смотрят на рожденных с психическим недостатком задержки восприятия:
— Мам, ты что, действительно ничего не понимаешь в жизни? Они же все — я имею в виду тех, которые до одури влюбляются в меня после первой ночи, — своего рода извращенцы, которые платят своими чувствами, которые мне, кстати, совершенно не нужны. Только, к сожалению, не имея чувств, они не будут обеспечивать меня тем, что мне от них нужно: связями, положением. Ты пойми: я делаю их совершенно счастливыми людьми, то есть, тоже плачу им за все, что они для меня делают — их кошельки мне не нужны, ты сама знаешь. Раньше мне нужна была их помощь в начале карьеры, накоплении полезных людей, которые приняли бы меня в свой круг, а сейчас — чтобы получать самые перспективные и громкие дела. Ну и, разумеется, выигрывать их, получая информацию, до которой не добраться прокурору.
Сигарета обожгла ей пальцы и, вздрогнув, она кинула ее в пепельницу с розовой водой, и опять потерялась в себе самой — она любила себя, свою жизнь, которую создавала с того самого дня, когда узнала о своем диагнозе — целеустремленно, весело, наслаждаясь каждой минутой, словно глядя на себя со стороны. Она опять почувствовала себя сидящей напротив мамы и подумала, что мама, несмотря на то, что Катя много раз пыталась донести до ее понимания, как и чем дочь дышит, так и не смогла понять или просто поверить, что делает она все не ради денег. Катя решила стать адвокатом, чтобы, будучи женщиной, будучи карликом, начать побеждать — во-первых, мужчин, а во-вторых — всех людей обычного роста. Для нее впереди было огромное поле жестокой игры, на котором она решила побеждать всегда, используя, прежде всего, недоступную остальному миру привилегию — свой рост. Она рано поняла — только еще задумавшись впервые об адвокатской карьере, — что присяжные и судьи к адвокату-карлице с первой минуты будут относиться иначе, и у нее, по определению, всегда будет квота победы, данная ей от рождения, а все остальное обеспечат ее режущий ум и люди, которыми она себя окружит.
Катя не знала, что мама, глядя на нее в тот день, сначала с ужасом подумала, что дочь — настоящее чудовище. Но позже, уже оставшись одна и вспоминая все сказанное ей в этот день, она вдруг с грустью поняла, что ее змееныш-дочь совершенно права — у нее не было другого способа выжить в мире и начать жить, как все люди, и если бы она слушала их — родителей и начала жить по их правилам чести и порядочности, она бы никогда никем не стала — просто осталась бы закрытым в четырех стенах карликом, прожила бы всю жизнь с родителями, оплакивая свою несчастную судьбу. Она никогда не говорила больше с дочерью на тему ее морального облика и аморального использования людей, приняв правду жизни дочери как единственно возможную для Кати, оставив ту в убеждении, что родители никогда ее не поймут…
Катя, вернувшись в гостиную, наполнила стакан снова и, взяв рабочий блокнот и ручку, снова вышла на освещенный только светом гостиной, балкон. На часах было три часа ночи, и она подумала, что еще есть время поработать — Катя привыкла ложиться в четыре-пять утра — она любила сидеть в квартире или на балконе одна, с виски или бокалом вина, думая о своей жизни и текущих процессах, расставляя, как шахматист, фигурки и мысленно двигая их, пытаясь понять, каким будет результат партии. По этой причине она никогда не оставалась ночевать у актуальных любовников и не позволяла никому спать у себя, оставляя всегда время с часа ночи для себя, не перенося в своей спальне даже мужского запаха — который, казалось ей, претендует на постоянное присутствие в ее жизни его носителя. После ухода такового из ее великолепной берлоги — всегда меняла постельное белье.