Гномики в табачном дыму
Шрифт:
Какая тишина…
Стоит мне прилечь, как мама тотчас присаживается у моих ног. Редкая у нее память. Наизусть помнит все, чему выучилась за несколько лет в гимназии (два-три года училась — рано осиротела, и пришлось содержать семью). Свет не включен, в комнате сумеречно и как-то тревожно. Мама тоже не находит себе места. Знаю, она сейчас затянет свою песенку. Она всегда поет ее. Первую песню, которую я от нее слышал. И помню, увидел на глазах у нее слезы. Я был совсем мал, и слезы мамы не тронули меня
— Хватит, сколько можно! Знаешь ведь, не выношу эту песню, — ворчу я как можно деликатней. Повышать голос нельзя, тогда она действительно заплачет. Не помню, чтобы я позволял себе кричать на нее… (Хотя нет, помню, был единственный случай, но… но — не помню…)
— Почему не выносишь, сынок?
— Перестань, что ты переживаешь…
— А ты не вынуждай.
— Что ж, привести в дом какую-нибудь дрянь и нарушить наш покой?!
— А ты подумай, что будет с тобой без меня. Не вечно жить матери. Кто за тобой присмотрит? На кого надеешься?
— Ни на кого.
— Тогда женись, пока не поздно.
Это единственная причина наших ссор.
И я глупо, бестактно пошутил:
— Ладно, приведу такую, чтобы всех вас за волосы таскала!
— Как знаешь, сынок.
— Дай же поспать, видишь, устал!
— Спи, сынок, спи…
— Иди поцелую! Что ты из-за каждого пустяка обижаешься? Я правда устал и правда хочу спать.
Никто на свете не целует так сладко, не ласкает так нежно, как моя мама! Какими мягкими становятся ее иссохшие, огрубевшие от работы пальцы! Какими бы холодными ни были, теплеют, лаская меня.
Один-одинешенек, сирота…Гнетущая тишина. И духота. Оставаться в комнате нет сил. Пойду прогуляюсь.
Мама стоит в дверях.
—
— Хорошо, мам. Если запоздаю, не жди, ложись спать.
— Знаешь ведь, не усну, пока не вернешься.
— Ладно, рано вернусь.
— Будь осторожен!
Я запер дверь…
Звон обручального кольца вывел меня из задумчивости: соскочив с пальца, оно безудержно катилось по ступенькам. Пока я добежал до нижней площадки, огромная крыса набросилась на блестящий предмет, схватила его зубами и метнулась к дыре в углу. И дожидалась там, пока я сбегу вниз. Потом глянула на меня злорадно и скрылась из глаз…
Моя «жемчужина» сияла белизной у подъезда. Ну-ка, поехали. А куда, собственно, поедем? Не знаю.
Солнце зашло, и горожане высыпали из домов. В скверах, садах, на переходах — всюду полно людей. Осторожно, моя «жемчужина», осторожно! Люди погружены в свои мысли, у каждого свои заботы.
— Гиви!
В окне показалась голова супруги Гиви.
— Его нет дома!
— Где он?
— Еще не приходил с работы. Только что звонил, до полуночи задержится.
— Что у него случилось?
— Готовят машину для выставки в Измире. Заходи, что ты снизу…
— Спасибо, как-нибудь в другой раз.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Сандро!
На веранду выбежали все четыре девочки Сандро.
— Где папа?
— Записывается на киностудии.
К девочкам присоединилась их мать, жена Сандро.
— Он так простужен, совсем лишился голоса, не представляю, как будет записываться. А кроме того…
— Что озвучивают?
— Заходи, что ты с улицы разговариваешь…
— Спешу.
— Не знаю. Какой-то документальный фильм…
— Скоро придет?
— Недавно уехал. У них вечерняя смена.
— Ладно, я поехал.
— Поднялся бы!
— До свиданья!
Так-то вот, моя «жемчужина». Если и Гайоза не застану дома, не знаю, куда тебя покатить. Больше друзей у меня нет.
— Гайоз!
— Кто там?
Опять супруга, значит, и его нет дома.
— Не узнаешь?
— Ой, Гиорги! Как жаль, заехал бы чуть пораньше! Гайоз полчаса искал машину, еле поймал такси.
— Куда он спешил?
— К больному вызвали.
— Всего тогда…
— Не зайдешь?
— Нет.
— Что передать?
— Ничего, позвоню.
— Может, надо что?
— Нет, ничего…
Итак, все заняты, моя «жемчужина», одни мы с тобой бездельничаем…
— Поплывем назад? Очень припекает…
— Погоди, вон те девушки уйдут, тогда.
— Они не уйдут.