Гномики в табачном дыму

Годердзишвили Тамаз Григорьевич

— А если перепутаю их?

— Постарайся не путать… Мы пошли. В конце месяца и я приду с ней, до пяди все перемерю.

— Какая муха тебя укусила, чего ты разозлился? — спросила Нана, когда мы вышли из забоя.

— Не знаю.

— А все-таки?

— Давай помолчим до устья штольни.

Когда впереди забрезжил свет, мы погасили карбидки и замедлили шаг, давая глазу свыкнуться с дневным светом. Выбравшись наружу, окунулись в зной. Огромное солнце не умещалось на голубом ложе.

Ночь.

—

Нана!

— Что?

— Хочешь подарю тебе Большую Медведицу?

— Хочу.

— А лесопилку?

— Хочу.

— А кузницу?

— Хочу.

— И подземный дворец?

— Хочу, хочу, хочу!

Из Тбилиси вернулся начальник нашей геологической партии и тотчас вызвал меня. Мои соображения о простирании рудоносной жилы и возможности увеличения предполагаемых запасов руды вызвали, оказывается, интерес, тщательно обсуждались, и, хотя кое-кто оспаривал мои доводы, руководство все же выделило средства проверить их.

— Главное теперь — правильно определить точки для буровых скважин, — сказал мне в заключение начальник.

— Я много размышлял над этим и наметил точки. — Я разложил перед ним карту-схему, на которой рассыпаны были крупные красные точки.

— Ты слишком щедр, — улыбнулся он. — Всего четыре разрешили поставить.

— Только четыре?

— Думаю, есть смысл поставить буровые здесь, — и он обвел черным карандашом четыре красные точки.

Я ничуть не сомневался в правильности своих предположений. Можно выявить дополнительные запасы руды, если провести разведку в южной части. Разлом, опустивший, как я считаю, большую массу пласта, лучше всего просматривается в первой выработке. Но теперь уж я не войду в штольню один. Мысли о смерти не доставляют, оказывается, удовольствия. Особенно если ты один, если не с кем поделиться ими и никто их не оспаривает.

Как будто проведав о моем намерении, неожиданно появился Перула.

— Слушай, Перула, будь другом, пойдем…

— Пойду, пойду с тобой, — пообещал он, хлопая меня по плечу.

Пока мы добирались до истоков Лоднари, опустились сумерки.

— Вишь, стемнело уже, пораньше бы, — посетовал Перула.

— Ну и что, внутри выработки все равно темно. У нас карбидки. Там совсем иной мир — ни дождя, ни снега, ни ветра, ни жары.

Перула осветил крепления, кровлю, стойки местами прогнили.

— Обветшал малость твой мир, — сказал он.

— Этот обветшалый мир породит новый город, мой Перула. Большие надежды у меня на эту выработку.

— Шутишь? Город в наших горах?!

— Вот, гляди! — Мы достигли места разлома. — Видишь, часть пласта опустилась, и не очень глубоко, по-моему. Если это так, бурав быстро пересечет рудоносную жилу.

Перула во все глаза осматривает хаотично переплетенные пласты пород, ничего особенного

не говорящие его воображению. Не верилось, что к его родным горам проведут асфальтовые дороги, выстроят завод, дома, сначала одноэтажные, потом многоэтажные. А много домов вместе это ведь уже город.

— Город? В наших горах?!

Перула смотрит на меня с сомнением. Но я знал, уверен был, что его острый крестьянский ум уже рисовал городок с красивыми домами, садами, кинотеатрами, заводскими трубами и первыми жителями. Он прекрасно понимал, что мы не для забавы и не для развлечений приехали сюда, знал, что из мрака штолен извлечем свет будущего.

— Про меня не забудь, как станешь набирать рабочих на буровую.

— Что тебе за дело до буровой?

— До всего мне тут дело, сам хорошо знаешь! — таким тоном возразил Перула, что я понял, что будет, если не возьму его на одну из буровых подсобным. И все же решил подразнить:

— Нет, неразумно тратить твое драгоценное время на буровой.

Перула помрачнел было, но смекнул, что я подтруниваю, и, озираясь, будто тайну собирался доверить, тихо хихикнул:

— Нане пожалуюсь на тебя, понял!

Бывает минута, когда никому не принадлежишь, отключаешься от всего на свете: ничего не чувствуешь, не понимаешь, словно лишился слуха, лишился зрения. Закрываешь глаза и отчетливо представляешь, как работает мозг — универсальная машина, подбирающая ответ на поставленный вопрос. Ответ может быть, конечно, неверным, но когда речь идет об общем деле, мозг не вправе ошибаться! Поэтому я не слушаю больше Перулу, не вижу освещенных карбидкой обрушенных стен штольни. Я заглядываю в недра земли, в ее толщу, где сокрыто грядущее этих гор, лесов, рек и, кто сочтет, скольких людей. И ясно представляю, как все произойдет:

Забарабанит Перула ночью в дверь:

— Спишь, начальник!

— Что случилось?! — отзовусь торопливо, выбираясь из спального мешка.

Перула войдет и высыплет на стол сверкающие куски руды.

— Во, гляди, настоящее золото!

У меня заколотится сердце, и я вскричу, ликуя:

— Бурав в рудоносной зоне! — И, разом стихнув, спрошу: — Сколько метров прошли?

Перула расскажет, сколько они пробурили, сколько ночей не спали тайком от меня, чтобы успеть к приезду комиссии, и много насочинит, вороша образцы и восклицая: «Город в наших горах, город!»

Поднятый нами шум перебудит спящих людей, все сбегутся в мою комнату, радостно поздравят, начальник партии крепко пожмет руку. Позже всех зайдет Нана. Позже, потому что смущается, потому что постесняется при других бурно выразить свою радость и повиснуть на шее. А Перула деликатно выпроводит всех, уйдет и сам. Нана присядет к столу шепча:

— Какое счастье! Как здорово!

Я улыбнусь, не сводя глаз с руды, радость бьет во мне через край. А что еще может радовать больше этого?!