Гномики в табачном дыму
Шрифт:
3
Зазвонил будильник. Реваз надел халат и прошел в ванную. Весь дом залит был солнцем. Реваз спустился в нижний этаж, забрал из почтового ящика газеты, журналы, письма. Выдвинутые им новые теоретические положения вызвали широкий отклик в стране и даже за рубежом.
В кабинете царил беспорядок, но убирать было некогда, тем более что уборка часто растягивалась на часы: какая-нибудь старая открытка уводила в прошлое, погружала в приятные или нежеланные воспоминания. По этой причине кабинет его приводила в порядок
Он много читал. Очень много. Читал внимательно, заглядывал во всевозможные словари.
Поработав, он прошел в спортивный зал И осмотрел новые рапиры, проверил упругость металла, потом достал полотняные костюмы. «Интересно, почему она не звонит?» — только подумал он, и тут же зазвонил телефон.
— Да. Слушаю.
— …
— Глупышка.
— Разумеется, один, — и засмеялся. — Жду тебя.
— …
«Чего она остерегается? Проявляет излишнюю осторожность. Ция, Ция — трусиха, трусишка», — он усмехнулся, смотря на трубку, которую все еще держал в руках.
В ожидании Ции он принялся готовить кофе и тут же на кухне перекусил. Потом вернулся в зал, опустился в глубокое кресло.
У подъезда остановилась машина.
— Не можешь пешком прийти?
— Поцелуй меня.
Он поцеловал.
— Воскресенье сегодня, надо было прогуляться. Тем более перед тренировкой.
— С тренировкой покончено — сегодня будет поединок. И я выиграю его!
— Ого! По-боевому настроена. Хвалю. Иди, твой костюм в зале.
— У тебя четвертая защита хромает, слышишь — четвертая, — крикнул Реваз Ции.
— Что ты сказал? — Ция, не расслышав, сняла маску.
— Четвертая, четвертая, — показал он ей.
— Поняла. Ну-ка еще раз.
Реваз сделал ложный выпад и снова нанес ей укол слева в грудь.
На этот раз она ловко ушла из-под атаки и нанесла ответный удар.
— О, великолепный репост!
Ревазу нравилось, когда женщина серьезно занималась спортом. Он научил Цию плавать, ходить на лыжах, фехтовать. Фехтование развивало сообразительность, придавало движениям пластичность. Ция уже хорошо владела оружием, и Ревазу все труднее было побеждать.
— Держись теперь! — пригрозила Ция, прижав его к стене.
Реваз уверенно защищался, Ции никак не удавалось нанести ему укол. Она притворилась, будто отступает, Реваз расслабился, собираясь что-то сказать, но Ция сделала флеш, и Реваз накололся на рапиру.
— Ах так — хитришь! Хорошо, какой счет?
— Четыре — три в мою пользу, — засмеялась довольная Ция.
Начали с центра. Медленно сошлись, коснулись друг друга рапирами.
— Поплачешь сейчас у меня.
— Посмотрим!
— Посмотрим!
Некоторое время раздавался холодный лязг металла, потом оба разом устремились в наступление.
— Ой!
— Извини, — Реваз обнял ее левой рукой, осторожно снял с ее лица маску, бросил рапиру на пол и, освободившись от маски, поцеловал ее, да так крепко, что Ция
— Четыре — четыре — в мою пользу.
— Хорошо. Иди прими душ… — Реваз перевел дух. — В музей идем.
— В археологический?
— Да.
Они вышли из дому, Реваз запер входную дверь. Разодетые, довольные, они не спеша шли по улице.
— Я проголодалась, — сказала Ция.
— Пообедаем в каком-нибудь ресторане.
День был знойный.
В музее Реваз не удержался, чтобы не высказаться Ции:
— Все музеи похожи друг на друга. И знаешь чем? В них всегда какая-то леденящая душу тишина и какой-то холодный покой, а главное, особенный запах. Это запах экспонатов, старых вещей, они испускают холод давно минувших времен, именно от них эта торжественная, суровая тишина. Признаюсь, музейная атмосфера давит на меня, гнетет. Я кажусь себе ничтожным и начинаю жалеть себя. Мой труд, моя деятельность представляются мне ничего не значащими, незначительными. Почему? Потому что здесь я осознаю, сколько сделали другие! Счастливцы! А мы, что делаем мы, моя Ция?
Ция понимала — возражать ему в эту минуту нет смысла.
— Что мы создаем? — продолжал Реваз. — Ты вот так молода, а знаешь одиннадцать языков, все восхищаются тобой, твоими мучениями, да, мучениями. Я тоже что-то поделываю, бьюсь над какими-то проблемами, да, я точно выразился — бьюсь. Но решу ли я их?
Ция знала, Реваза недолго будут терзать сомнения, но ей приятно было лишний раз услышать, что он не удовлетворен достигнутым, поэтому не оспаривала его слов.
А Реваз был уже в другом конце зала и невесть в который раз читал полюбившиеся ему слова надгробия: «Я — Серафита, дочь Зеваха, младшего питиахша царя Парсмана, супруга могучего Иодмангана, много побед одержавшего, управителя двора царя Хсефарнига — сына Агриппы… Горе, горе тебе, молодой, столь хорошей и красивой, что не было ей подобной. И умерла она на двадцать первом году».
— Здесь недостает одного слова, хочется, чтоб было написано: «И потому умерла на двадцать первом году». И могло ли быть иначе: она чудо и не должна была принадлежать одному Иодмангану.
— Наверное, была очень красива.
— Да, необыкновенно.
— Нравится тебе?
— Ревнуешь?
Реваз взял Цию за руку, повел дальше.
— Взгляни на картлийское [20] жилище IV—III тысячелетий до нашей эры. Пожил бы ты в этой лачуге, поглядела бы, что ты создал в ней.
— Меня вполне устраивает мой дом.
— Неужели?!
— Почему насмехаешься?
— Вспомнила, как хозяйничаешь в своей сверкающей кухне. Поглядела бы, как ты приготовил кофе на очаге посреди жилья.
20
Картли — центральная область Грузии.