Гномон
Шрифт:
Теперь я оказалась в сердце событий более дивных и величественных, чем осмелилась тогда принять, и это правда — или я сошла с ума. Неужели я только что запуталась в масштабе? Мечтала лишь о малом?
Мед теплый и густой. Мои пальцы касаются тела в ящике. Расходятся, как клешни краба, чтобы его ухватить.
Это будет странный миг. Мой сын был мертв, и я не знаю, что он испытал. Он был разорван на части, да, душою, но не уничтожен. Стало ли для него наслаждением распространиться настолько, рассеяться и обрести мир? Коснулся ли он душ, в которых скрывался, узнал ли их, научился ли ценить их общество? Неужели я забираю его из рая, против воли запираю обратно в клетку костей и мяса? Вновь подвергаю его
Я чувствую части, диковинные, на поверхности темного моря, скрытые от всех, кроме меня. Скрытые, но стремящиеся друг к другу, ибо хватит им разрываться. И все же: имею ли я право обратить вспять реку мира?
У меня есть на то впасть, и мир не то чтобы совершенен. Бездействие — не нейтралитет, это выбор — и здесь я выбираю любовь, всегда. Мои пальцы сгибаются, склеивают его душу, будто я леплю пирог. Сжать, подтянуть, вот так. И так.
Я чувствую его тяжесть, лопатки, плечи. Подхватываю рукой затылок, как когда-то подхватывала новорожденного, чтобы не ушибся при пробуждении. Я прикладываю все силы, и мед расходится на этот раз без сопротивления, но будто с удовлетворением от хорошо исполненного дела. Его лоб разрывает тонкую пленку. Смерть шепчет: я сохранила его для тебя, а ныне возвращаю таким, каким он был.
Я поднимаю труп над ящиком и вдыхаю в него жизнь, прежде разделенные части ныне расположены правильно и сшиты воедино. Consummatum est. [51]
Мед смывается, а с ним — темнота его кожи. Монеты соскальзывают с глаз, сгустки сот — с губ и щек, и я вижу — как когда-то желала с неимоверной силой — рыбью кожу лица демона, уголки губ чуть опускаются, словно он просит прощения, а затем растягиваются в привычной ухмылке.
— Так. Я не слишком поздно?
Я не могу сказать, что ты обретешь в конце.
51
Consummatum est (лат.) — совершилось. Последние слова Иисуса Христа на кресте, по версии Евангелия от Иоанна. «Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: „Совершилось!“ И, преклонив главу, предал дух». (Ин. 19:30.)
Не сомневаюсь, что ты мог это сказать, демон. Не сомневаюсь, что это какой-то великий божественный план, некая священная необходимость. Не сомневаюсь, удел человеческий стал много лучше. Или, быть может, на небесах идет война. Мне все равно.
Будь ты проклят.
Будь ты проклят.
И будь я проклята.
Все мы прокляты.
Итак, вам, наверное, интересно, зачем вас позвали сюда сегодня вечером.
Апокатастасис
Темнота — бесконечная, богатая и густая. Инспектор вдыхает ее, но не давится, не задыхается, словно втягивает кислород с крыльев мотылька. Неужели все это было лишь галлюцинациями умирающей: неужели она лежит на дороге перед домом Дианы Хантер в тот первый день, когда ее убил бледный призрак, или тонет на Санторини среди оглушенной рыбы. Богатая музыка землетрясения играет в ней, слишком глубокая, чтобы стать звуком, и слишком ясная, чтобы оказаться воображаемой.
Может, с самого начала это и было правдой: она — сознание, спонтанно образовавшееся в пустоте и вообразившее себе мир. Вероятность этого не больше, чем то, что она продолжает существовать, или то, что она вообще существует. Во вселенной без света она никогда не узнает, как выглядит, а если она в ней — единственный объект, как определить грань между ней и внешним миром, где проходит граница кожи?
Рядом с дверью, у воды, вспыхивает спичка, и Нейт чувствует запах фосфора.
— Вам, наверное, интересно, — говорит Лённрот, — зачем вас позвали сюда сегодня вечером.
Лённрот. В промокшей насквозь одежде, но, разумеется, с сухим табаком.
— Ты, — невольно произносит Нейт.
Она по-прежнему видит в глубине остальных, Кириакоса и других, но размыто: не крупными точками, но зернисто, будто на старинной пленке, которую очень сильно увеличили. Настоящее здесь — только Лённрот.
— Ты, — повторяет она.
Лённрот согласно пожимает плечами, затем поднимает с пола мокрый сверток. Щелчок — и становится видно, что это знакомый черный пиджак, такой же мокрый, как и брюки. Лённрот надевает его с легкой поспешностью, будто стыдится неопрятности. Узкие пальцы ощупывают карманы в жутковатой симуляции банальности: очки, яички, деньги, часы. В следующий миг картина завершена, и Лённрот — мокрый до нитки, курит в Эребе — это по-прежнему Лённрот.
Нейт отвечает на взгляд:
— Вы арестованы. Опять.
Лённрот фыркает, но затем, видимо, решает, что это неудовлетворительный ответ или даже неуклюжий. Белые пальцы вздрагивают в легчайшем жесте извинения, но Нейт почему-то все равно. Глупо было это говорить здесь. Поэтому она спрашивает:
— Кто ты?
— А как ты думаешь, Мьеликки Нейт?
Она пожимает плечами:
— Я не верю, что ты из будущего — человеческий разум, подобный богу. Я этого не вижу. Было бы иначе. Зачем тогда со всем этим возиться?
Лённрот размышляет над ответом.
— От досады, вероятно. Загрей меня очень, очень разозлил.
— Смит.
Проблеск злобы при этой поправке, будто кость в ране.
— Не думаю. Или не совсем.
— И ты не Гномон.
— В самом деле?
— Тысячи и тысячи лет, тысячи тел, тысячи умов в одном, и твоя лучшая реакция на боль — месть? Как-то это… жалко.
— Скажем, я ко всему этому еще привыкаю.
— Скажем, что ты Анна.
Кивает:
— Это самый очевидный ответ: Хантер собрала Анну Магдалену заново так хорошо, как смогла, сделала ее своего рода невидимой прислужницей. А когда она умерла, бедная Анна спряталась в роль Гномона, как рак прячется в раковине, — она стала мной, чтобы убить Смита из мести и не сойти с ума? Это и есть я? Какой-то… перебор.
— Я думала, ты — Свидетель, который использует Анну в качестве периферийного устройства. Или Огненный Хребет.
— Очень хорошо! Рождение нового технологического человека, случайное и травматичное. Это был бы настоящий апокатастасис: рождение духа из камня, рука машины в человеческой перчатке, аватара наоборот. И вполне приемлемо лингвистически. Анна Магдалена — значит «изящная милость». Говорят, рекурсия порождает сознание.
Инспектор качает головой:
— Может, ты — джинн, запертый в Чертоге Исиды, и все это — твой сон. Как такой вариант?