Гобелен
Шрифт:
– Он уже получил письмо? – выдохнула Джейн, ощущая, как расправила крылья надежда в ее душе.
– Пока нет. Но я сейчас сама поговорю с лордом Дорсетом. Сегодня он играет в карты с принцем Уэльским, о чем мне доподлинно известно.
– Как мне благодарить вас, миссис Морган? – пролепетала Джейн, обнимая новую подругу. – Я ваша должница.
– Тогда я немедленно иду к лорду Дорсету. Полагаю, мы и так уже злоупотребляем гостеприимством сих стен, – с нажимом произнесла миссис Морган; впрочем, глаза ее сверкнули улыбкой в адрес Уинифред. – Не будем же упорствовать.
Джейн кивнула.
– Верно, леди, нам пора.
С опущенными
На следующий день миссис Морган прислала записку, в которой заверяла, что петиция доставлена куда следует и принц Уэльский ее прочел, притом «с изрядной благосклонностью». Также миссис Морган писала, что его высочество показал петицию «всем сочувствующим». Несмотря на атмосферу неприязни, царившую накануне, все свидетели безобразной сцены потрясены грубостью короля. Рассказы об унижении королем благородной леди уже циркулируют по Лондону. «Иными словами, дражайшая графиня, вы завоевали симпатии лондонского общества – а вовсе не осуждение. Говорят, в истории Англии еще не бывало, чтобы монарх не принял прошения о помиловании – пусть даже поданного самой жалкой нищенкой. И на площадях, и в светских салонах, и в модных кофейнях твердят одно: нельзя так обращаться с благородной леди, поведение короля непростительно. Подозреваю, давешними действиями вы, душа моя, немало испортили монаршую репутацию».
Увы: прочтя эту последнюю фразу, Джейн не знала, торжествовать ей или плакать.
Глава 24
Миновали еще четыре мучительных дня, в течение которых Джейн заламывала руки и металась по комнатам. Наконец стало известно, что в полдень палате лордов будет представлена общая петиция.
Чтобы избежать внимания прочих постояльцев, они уселись в отдельной гостиной миссис Миллс. Джейн почти упала в кресло, едва ли заметив, что обтянуто оно ослепительной оранжевой и золотой парчой, а ножки, как не преминула похвастаться миссис Миллс, щеголяют резным узором в виде листьев плюща. В следующую секунду Джейн вскочила – оставаться в неподвижном положении она просто не могла.
– Святые небеса! Уильяма завтра казнят! Должно быть, они и меня решили свести в могилу!
Не только тревога за жениха говорила в Джейн – она чувствовала теперь и боль Уинифред.
У подруг не нашлось слов, чтобы утешить ее; они продолжали тихонько переговариваться, в то время как Джейн металась по ковру, каковой ковер, по заверениям миссис Миллс, был вывезен из Константинополя, прямо из знаменитого сераля.
– Ты сделала все, что могла, дорогая Уинифред. Много ли найдется жен, которые решились бы на такое? – принялась увещевать Сесилия, обеспокоенная метаниями подруги.
– Разве? – усомнилась Джейн, бросилась к окну, которое выходило на сад. Обнесенный стеной, он, казалось, тоже дрожит от холода. Взгляд блуждал, ни на чем конкретном не останавливаясь, мыслями Джейн была
Джейн подумала об отце Уильяма, который цеплялся за каждую соломинку, способную поддержать очаг надежды, когда умудренные опытом врачи только качали головами – дескать, все кончено. До сих пор Джейн не задумывалась, что напористость и грубость Джона Максвелла – это на самом деле отказ поставить крест на сыне, что бы ни говорили гуру от медицины. Джону Максвеллу плевать, наживет ли он врагов, станет ли объектом насмешек, заставит ли краснеть свою жену, оскорбит ли специалистов или пройдется тяжелыми башмаками по хрупким от скорби сердцам. Джон Максвелл хочет, чтобы сын его открыл глаза и улыбнулся, и заговорил, и продолжал жить, – каких бы финансовых, физических или эмоциональных затрат это ни стоило. И Джейн поняла: не осуждать ей надо своего несостоявшегося свекра, а восхищаться им и подражать ему, ибо, покуда жив граф – пленник Тауэра (Уилл тоже пленник – своей комы), есть шанс спастись от смерти, по общему мнению, неминуемой.
– Что еще я могу сделать? – спросила Джейн сама себя и поняла, что сказала это вслух, когда послышался ответ миссис Миллс:
– Увы, дорогая графиня, – ничего.
Значит, миссис Миллс вошла, а Джейн и не заметила. Вместе со служанкой она принялась расставлять чайную посуду на боковом дубовом столике.
– С вашего позволения, госпожа графиня, – продолжала миссис Миллс, явно желая поделиться новостями, – весь Лондон восхищается отважной супругой, что не побоялась ни насмешек, ни ушибов и дерзнула обратиться к королю. Вот, дорогая, выпейте горячего шоколаду. Раз вы кушать как следует отказываетесь, может, хоть шоколад…
И она подвинула к Джейн фарфоровую чашечку. Джейн взяла ее, чтобы не обидеть миссис Миллс.
– Спасибо. Дорогие подруги, я очень ценю вашу поддержку. Но я также думаю, что, когда на кон поставлена человеческая жизнь, слова «больше ничего нельзя сделать» просто неуместны.
Джейн подошла к камину, поближе к миссис Миллс и Сесилии, уселась на краешке стула.
– Графиня, вы больше никак не можете повлиять на ситуацию, – заверила миссис Миллс. – Герцог Ричмонд клятвенно обещал, что нынче же представит ваше прошение.
– Вчера не представил, – возразила Джейн, мрачно глядя на огонь, все еще злясь на герцога, который так ее подвел.
– А нынче представит.
– Понимаете ли вы, что завтра будет поздно? Если у герцога Ричмонда не получится, попрошу вмешаться герцога Монтроза.
– Ну вот, опять, – сокрушенно заметила миссис Морган, перехватывая взгляд Сесилии. В ее глазах отразилась боль. До сих пор Сесилия помалкивала, тихонько вышивала у окна в уголке, прислушивалась, подбирая иголки нужной толщины. Но теперь она встала и взяла чашку шоколада, обхватила ее озябшими пальцами.
– Уинифред, дорогая, к твоим услугам были сильные мира сего. Они ли не старались ради тебя?
– Сильные – но не сильнейшие, – уточнила Джейн. – Боюсь, своими действиями я вызвала мстительность в сильнейшем.
Миссис Миллс качала головой, ждала, когда чуть остынет горячий шоколад.
– О нет, графиня. Король Георг не хочет раздувать это дело. Он не желает уделять вам внимание.
Джейн отодвинула нетронутую чашку, поднялась. Сесилия и миссис Миллс (последняя только что с комфортом уселась) заметно встревожились.