Год активного солнца
Шрифт:
— Может, вы предлагаете остановить развитие науки и техники? Может, издать приказ, запрещающий мыслить?
Выражаясь шахматным языком, Мамука Торадзе сделал авантюрный ход.
— Мысль не остановить по очевидной причине — этого просто нельзя сделать. Не приписывай мне того, чего я не говорил. Если ты споришь ради эффекта, любой ценой добиваясь победы, то я могу доставить тебе это счастье и без лишних разговоров признать свое поражение.
— Я сказал это не в обиду!
— Да я и не обижаюсь. Если хочешь знать правду, я спорю не только с тобой, но и с собой тоже. Я просто высказываю
— Вы все же обиделись! — вызывающе говорит Мамука. Целеустремленной натуре Мамуки Торадзе претит ничья или победа с незначительным преимуществом, потому он и старается вывести меня из равновесия.
— Вовсе нет, мой дорогой! — Мамука прекрасно чувствует мою интонацию, но не подает виду. В ином случае он должен бы возмутиться. Тогда спор перешел бы в примитивную перепалку. — Я согласен с вами, что мысль остановить невозможно. Она со страшной скоростью летит вперед.
Небольшая пауза.
Воспользовавшись краткой передышкой, я закуриваю. Отогнав рукой дым, я продолжаю:
— Сегодня, как никогда, человек вовлечен в бешеный водоворот реки жизни. И кто тут управляет: человек ли рекой или река человеком? Не наступит ли такое время и притом довольно скоро, когда у человека не хватит сил господствовать над чудесами, созданными его же руками и разумом? Человеческий гений создает чудеса за чудесами, но сам-то человек остается тем же самым. Человек борется с природой. Ведь вся история его существования — борьба за открытие и подчинение тайн природы. Но все эти головокружительные успехи напоминают спортивные рекорды, их все еще устанавливают, но они постепенно приближаются к своему пределу. А что, если и у человеческих возможностей есть пределы? А что, если мы так и не сумеем до конца покорить природу? Не надо забывать, что и мы сами — дети природы, неделимая ее часть.
Пауза.
По Гииному лицу заметно, что чаша весов склонилась в мою сторону.
Дато, прищурясь, разглядывает Мамуку Торадзе. Нетрудно увидеть, с каким нетерпением ждет он ответного удара. Гия согласен, чтобы пикировка закончилась с небольшим моим преимуществом, но Дато жаждет большего. Я знаю, как раздражает его безграничная Мамукина вера в собственную непогрешимость, докторальный и непререкаемый тон. Честно говоря, в глубине души я сомневаюсь, что я прав.
— Я не согласен с вами, — задумчиво говорит Мамука и встает со стула. Пылу в нем, видно, основательно поубавилось, — Согласиться с вами — означает признать, что моя жизнь лишена всякого смысла. Самая большая наша обязанность сегодня — забота о нашей Земле, забота о человеке. Именно на нас лежит тяжелейшее бремя заботы о спасении Руставели и Бетховена, Толстого и Микеланджело, спасении человеческой души и самых светлых идеалов человечества. Кто, как не мы, знает, какая опасность грозит нашей истощенной планете, ее выпотрошенным горам и долам, загрязненным морям и рекам. Катастрофа, может, еще и не ощутима сегодня, но завтра или послезавтра мы непременно ощутим ее…
Знакомый щелчок аппарата.
Я невольно смотрю на лампочку. Лампочка все еще горит. Только-только космическая частица ворвалась в камеру Вильсона и очертила окружность между магнитными полюсами, затратив всю свою энергию на создание туманного следа.
Съемка происходит дважды. В первый раз запечатлевается искривленный след частицы при ее полете в магнитном поле, а во второй — частица фиксируется в туманной камере на пластинке, где проявляется ее энергия.
И прибывший в эту минуту космический гость — наверное, обычный протон, не обладающий сверхэнергией, и его визиты к нам достаточно редки.
Откуда они приходят? Что находится в глубинах метагалактики? И каковы они, первоначала, первоосновы материи, которые расходятся по всей вселенной, нагруженные фантастической энергией?
Откуда обитатели микромира получают эту сказочную энергию, определяемую в десятки тысяч миллиардов электрон-вольт? Кто знает, сколько таких частиц пронизывают нашу лабораторию, мое тело! Какое искусственное магнитное поле сможет искривить их путь? Они беспрепятственно пронижут камеру Вильсона и унесут с собой тайну своей энергии.
Целая гора фотопластин громоздится на столе. Я неохотно просматриваю их. Типичный протон, обезображенный протон, типичный протон, легкий мезон и вновь обычный протон… Знакомый след, прочерченный на пластине, еще один знакомый след, еще один. И так до бесконечности. Непрошеные гости со всех сторон проникают в камеру Вильсона, вынуждая аппаратуру запечатлевать их следы на пластине. Но как давно не отражался на пластинке след той частицы, которую я жду с таким нетерпением!
И внезапно… Ломаный след.
Ломаный или искривленный?
Ломаный, и только ломаный. Вне всякого сомнения.
Сам по себе ломаный след — не новость. Распад частиц во время полета вызывает ломку следа. Частица разделилась надвое, а на пластинке идет лишь один след из точки деления. Известное явление — нейтральная частица не смогла оставить изломанный след, ибо не создала ионный ряд.
Но…
Я вновь ищу уже известное и хорошо расшифрованное явление…
Но здесь что-то другое.
Я долго смотрю на пластинку, прислушиваясь к прерывающемуся ритму сердцебиения.
Аппарат снова щелкнул.
Свет зажегся, и гость прочертил на пластинке туманный след.
Я не обращаю никакого внимания на щелчки аппарата и, прикрыв веки, сжимаю голову руками.
«Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»
Пять слов мельничным жерновом тяжело вращаются в моем сознании.
Пластинка…
Такого следа я еще не встречал. Ничего подобного еще не фиксировали смонтированные здесь камеры Вильсона. Да, такого я не видел ни на Арагаце, ни в Дубне.
И вновь пластинка.
«Интересно, который час?»
Часы я бросил куда-то на стол. Начало первого. Я кладу пластинку в папку и выхожу из лаборатории. Безлунное небо все в крупных звездах. Я иду во двор и сажусь на длинную скамейку. Пристально смотрю на небо. Все спят. Из Гииной комнаты тянется бледная полоса света, но я знаю, что он спит. Он никогда не тушит свет на ночь.
«Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… «Что бы это могло быть?»… — вновь тяжело заворочался мельничный жернов.