Год Барана. Макамы
Шрифт:
Тельман сидел за рабочим столом, почесывая колено. Опровергать? Я — не Баранов. Баранов — не я. Перед лицом Мировой паутины официально заявляю... Поменять псевдоним, взять новый, сразу несколько, пять, десять? Или подождать, пока остальным “барановым” надоест? Он глядел на расчесанное колено, на трусы цвета “Прощай, оружие”, снова в монитор. Статьи про политику, слив компромата, кабинетные триллеры, интимные репортажи, макамы, пиписькины сказки,
подпись — “Баранов”...
Его пригласили для беседы люди из серого здания, выстроенного в тридцатые в новоегипетском стиле в центре города. Человек из египетского здания оказался приятным по виду новичком; на Кима глядел с любопытством, все
Ким, конечно, существовал. Но не убедительно. Поменял псевдоним, с “Баранова” на “Козлов”. Отрастил, наконец, усы. Теперь он уже был похож не на старшеклассника, а на студента; если процесс пойдет и дальше такими темпами, к пятидесяти он вполне потянет на молодого специалиста. Квартиру обставил, тараканов изгнал, кислый запах в ванной заменился его, Кима, горьковатым холостяцким духом.
Только тишина все так же звенела в ушах и давила на затылок. “Ма-мэ-ми-мо-му...” — напевал Ким, чтобы разогнать ее. Собирался купить телевизор, завел котенка; котенок моментально превратился в рыжего кота, пропадавшего днями в амурных командировках; появлялся только на подзаправку, стуча лапой по форточке; вскоре все помойки в округе были облеплены рыжим потомством его Мурзика...
Из египетского дома пока не теребили. Утихомирились и двойники в Сети, ручеек материалов за “бараньей” подписью иссяк, одна из “его” статей, про вырубку лиственных деревьев в городе, ему даже понравилась
Наконец, за подписью “Т.Баранов” появилась статья про председателя одного из объединений воинов-“афганцев”...
Вернувшись в тот вечер, не сразу сообразил, что дверь не заперта.
Потом решил, что сам забыл закрыть. Толкнул.
В комнате желтела настольная лампа.
В кресле сидел незнакомый человек и наливал себе что-то.
Рядом в странной позе валялся Мурзик.
“Извините, Тельман Виссарионович, пришлось зачистить вашего кота, всего исцарапал”, — произнес незнакомец баритоном. На лице — царапины, на столике — салфетки с кровью.
Инстинкт самосохранения толкал Кима назад, в подъезд; инстинкт журналиста — в противоположном направлении — к гостю, его протянутой ладони...
“Кучкар, — ладонь гостя была твердая, как камень, и такая же гладкая и холодная. — Сторожевых собак видел, а сторожевых котов — первый раз. Готов компенсировать вам вашего любимца. Двести зеленых устроит? Нет? А триста? Ладок, триста пятьдесят, с учетом ритуальных расходов”.
Гость достал пачку, начал отсчитывать.
“Уберите деньги, — сказал Ким. — Кто вы такой?”
“Двести... Триста... И еще пятьдесят. Все. Я? Я думал, вы со мной лучше знакомы. Кучкар, герой вашей последней статейки”.
Помочил салфетку водкой, приложил к щеке, скривил губы.
“Это не моя статья”.
“Не ваша? А чья? Под фамилией “Баранов” писали два человека. Так? Первый Баранов, как вам известно, это вы сами. Второй, как вам тоже известно...”
Замолк, вглядываясь в лицо Кима. Направил в него настольную лампу.
“Мне неизвестно. Если известно вам — скажите и поставьте лампу на место”.
“Ладок... — Кучкар опустил лампу, доплескал водки. — Второй — это я”.
Да, вторым Барановым был этот Кучкар. Бывший политик, бывший бизнесмен, в действительности — все еще и бизнесмен, и политик, только под вывеской общества “афганцев”. Еще и журналист, как выяснилось.
“Писатель, — поправил Кучкар. — Со школы баловался, писал диссидентские сказки. Потом в Афгане, чтоб не свихнуться. Подписывал, для себя — "Баранов"”.
“Почему?”
“Имя такое у меня — Кучкар. Баран то есть. И по гороскопу Баран. И по году”.
“Я тоже — по году”.
“Тоже шестьдесят седьмого?”
“Пятьдесят пятого”.
“Молодо выглядите”.
Ким поджал губы.
“Все мы — бараны, — похлопал его по плечу Кучкар, — только некоторые знают это, а некоторые — нет... Все-таки интересно, кто наклепал на меня эту статью?..”
Распечатка была у него с собой.
Ким еще раз пробежал глазами. Классический “слив”.
Один абзац — комсомольская карьера; папаша, оказавшийся под следствием по “хлопковому делу”; служба в Афгане, но не на передовой, а в тепленьком штабе...
“Посидел бы он, сука, сам в этом штабе...” — ухмыльнулся Кучкар.
Еще абзац: возвращение из армии, когда адронный коллайдер распада уже запущен; страна, в верности которой он присягал под афганским солнцем, разлеталась на части; Кучкар неделю пьет, покупает новый спортивный костюм и делается предпринимателем; пробует заниматься хлопком; когда хлопок подгребают под себя рыбы покрупнее, начинает с ребятами крышевать обменники, играя на перепадах мифологического официального курса и реального базарного. Спортивный костюм с обвисшими коленями выбрасывается, приобретается малиновый пиджак; возле Госпиталки возникает офис: компьютер и секретарша с такими длинными ногами, что на них любая юбка кажется “мини”. Вскоре придавили и обменный бизнес; Кучкар закрыл офис, прощально отлюбил заплаканную секретаршу, купил костюм благородного мышиного цвета и ушел в политику.
В политике был долго; быстро карабкался вверх, докарабкался до помощника Дады; следом за Дадой соскакивал на ходу с одного министерства и запрыгивал в другое. Иногда его назначали на должности подальше от Дады — в посольство в Москву или в Нукус, руководить судьбой Арала; но больше Кучкар светился именно в свите Дады, который ему доверял — насколько Дада вообще мог кому-то доверять.
И последний абзац: Дада где-то называет Кучкара своим возможным преемником, через двадцать четыре часа Кучкар впадает в немилость, еще через десять часов его переводят на карикатурную должность в область, а через четыре дня снимают и с нее — “за допущенные просчеты”. Кучкар снова запирается на пару дней с ящиком водки. Через месяц, остриженный и помолодевший, покупает пятнистую военную форму и садится в кресло председателя союза воинов-“афганцев”. Снова раскручивает бизнес (идет список фирм и компаний), кидает деньги на благотворительность, больше религиозную... Дотягивается до политики — сводит прежние счеты, реанимирует прежние связи; говорят, сам Дада между делом вспомнил о Кучкаре. А Дада ни о ком просто так не вспоминает, ни о ком…
“Половина — ложь”, Кучкар вырвал распечатку, скомкал, швырнул.
“А другая половина?”.
Кучкар молчал. Вытряхнул остатки из бутыли.
“Зовите меня просто Куч, ладок?”
“Может, все-таки чай заварю?” — спросил Ким.
“Хотите знать, как все было на самом деле?”.
Ким молча достал блокнот, карандаш.
Приготовился.
“Без диктофона работаете?”
“После того, как пару раз диктофон у меня отняли...”
“А блокнот не отнимали?”
“Зрительная память. И своя система скорописи”.