Год белой кометы
Шрифт:
— Не понял…
— Да все ты понял! А если что-то и не понял, так это то, что, здесь тебе не город. Это там ты можешь затеряться в толпе, как в муравейнике, а у нас каждый человек на виду. О твоих отношениях с Серафимой болтает уже вся станция и полстаницы. Ты не сегодня-завтра уедешь и все это останется здесь, с ней! Прости, Максим, но Сима не та женщина, с которой можно просто поразвлечься.
Кирилов резко взмахнул рукой и остановил Малахова:
— Хватит, Саня, а то поссоримся! Я что, похож на негодяя? Дай уж мне в моей жизни самому разобраться… Да не переживай ты, — добавил он примирительно и улыбнулся, — все будет хорошо. Правильно будет! Я во всяком случае очень на это надеюсь…
Перед самым отъездом в институт Кирилов три дня гостил в доме у Симы и очень приглянулся
— Справный мужик, основательный, а главное — своим умом живет. По нонешним временам это очень даже непросто.
В день отъезда домой Максим был уверен, что навсегда обрел свое настоящее счастье. Тогда, в день отъезда, он еще не знал, что по-настоящему он обретет его совсем не так скоро…
10
Жизнь Тамары не складывалась. Вскоре после развода с Кириловым она снова вышла замуж и они с мужем поселились в квартире ее родителей, но через год после свадьбы неожиданно скончался от инсульта ее отец. Достаток семьи существенно снизился, домработницу пришлось уволить, а мать Тамары, уже очень пожилая и болезненная женщина, к тому же сильно надломленная смертью мужа, больше не могла нести на себе все хозяйственные заботы. Эти заботы немедленно и со всей тяжестью легли на Тамару, которая к ним не привыкла. Все ее существо протестовало против уборки, стирки, работы на кухне… В квартире часто воцарялся невероятный бедлам, который сохранялся неделями к явному неудовольствию и ее матери и нового мужа. Это положение вещей не мешало, впрочем, Тамаре почти каждый вечер проводить в гостях или в театре, где она работала заведующей литературной частью в последнее время. В доме Тамары каждый жил своей собственной жизнью, не пересекаясь друг с другом, не мешая друг другу и не интересуясь друг другом. Степан Савельевич (так звали ее мужа) работал в горисполкоме, часто приходил домой довольно поздно, открывал пустой холодильник и, зло чертыхнувшись, шел спать. Так прошло около года после их свадьбы.
Однажды субботним утром Степан Савельевич встал довольно рано, достал с антресолей чемодан и стал укладывать свои вещи. Тамара, разбуженная шумом и скрипом дверей шкафа, тоже проснулась и с удивлением смотрела, как ее муж куда-то засобирался, причем весьма основательно, поскольку из шкафа уже была изъята вся обширная коллекция его галстуков, которой он весьма дорожил.
— Что случилось, Степан? Ты куда-то уезжаешь? Командировка?
Степан Савельевич повернулся лицом к Тамаре и сел на прикроватный пуфик.
— Послушай, пожалуйста, меня внимательно и постарайся не перебивать. Мне чертовски надоела та жизнь, которая воцарилась в нашем доме. Мне не нужна эта дурацкая моя независимость от тебя, и я не понимаю, зачем тебе независимость от меня. Когда я пришел сюда, я надеялся на то, что у меня будет домашнее тепло, домашний очаг, дети… Теперь у меня ничего этого нет, есть только стены квартиры и штамп в паспорте. Я не знаю, зачем вообще ты выходила замуж, может только для того, чтобы обрести положение дамы, соответствующее приличиям общества. Думаю, что ты никогда и никого не любила, кроме себя и вряд ли можешь любить вообще. Я так больше не могу… Прощай.
Он встал и поднял свой чемодан. Тамаре хотелось заплакать, вцепиться в него и закричать: «Пожалуйста, не уходи, я постараюсь все изменить…» Но вместо этого она побледнела, сухо и зло бросила:
— Ну и уходи, черт с тобой!
И только когда его шаги застучали по лестничной площадке, слезы сами покатились по ее щекам, и в приоткрытую дверь спальни тихо вошло грустное женское Одиночество…
После того, как Тамара разошлась со вторым мужем, она все чаще и чаще вспоминала Кирилова, их маленькую квартиру на окраине города, их вечера вдвоем и то, как она готовила ему чай с лимоном, когда Кирилов возвращался из института. Она знала, что за прошедшее с тех лет время он уже стал доктором, возглавил лабораторию и считался одним из самых перспективных научных сотрудников. Он по-прежнему был холостяком и это обстоятельство особенно вдохновляло Тамару. «Значит, лучше меня он так и не нашел никого. Наверное,
Однажды вечером она набрала номер телефона своей давней подруги Танечки Воробьевой, вместе с которой училась еще в школе. После школы Танечка не стала продолжать учебу, и родители устроили ее в институт секретаршей. Мать Танечки вполне разделяла убеждение дочери, что девушке с ее лицом и фигурой образование, выходящее за рамки школьного курса, совсем ни к чему, главное, найти подходящего претендента на руку и сердце и постараться не упустить его до порога ЗАГСА. Надо было отдать Танечке должное — поставленную задачу она выполнила с блеском и уже через несколько месяцев. Но главный человеческий талант Танечки был не в искусстве обольщения, а в ее поразительном обаянии и умении ладить с людьми. В каком бы состоянии не приходил в приемную посетитель, как бы он не был возбужден или подавлен, стоило ему только посмотреть на очаровательное улыбчивое лицо секретарши директора и обменяться с ней всего несколькими фразами, его настроение немедленно приходило в норму и он был вполне готов к более или менее спокойной беседе. Танечка имела репутацию человека на своем месте и, конечно, была в курсе всех институтских новостей.
Подруги уже давно не виделись и обе очень обрадовались возможности встретиться и поговорить. Встретились они на следующий день в кафе возле театра.
Танечка прежними, по-детски лучистыми глазами глядела на Тамару и щебетала знакомым ей с детства легким говорком:
— Я так рада тебя видеть! Знаешь, Тамарка, а ты почти не изменилась, все такая же эффектная…
— Если бы это было так, Танечка… Ты вот действительно все хорошеешь…
— Да что ты! — Танечка рассмеялась, — у меня уже двое детишек, я не хорошею, а добрею, самое время садиться на диету! Знаешь, они оба в самом забавном возрасте, такие смешные…! Ой, да что я все о себе стрекочу! Ты то как?
— Больше проблем, чем радостей…
Тамара рассказала подруге о том, как она рассталась сначала с Кириловым, а потом и со Степаном Савельевичем.
— Как понимаешь, — закончила она, — я опять одна. А жизнь проходит, годы пролетают быстрее, чем дни… Что-то я делаю не так… Если бы вернулся Максим, все было бы, наверное, иначе. Танечка с грустью посмотрела в глаза Тамары и сказала:
— Знаешь, Тамарка, я не хотела тебе этого говорить, но у Кирилова на станции появилась женщина. Зовут ее Серафима Седогина, из местных. Говорят, очень красивая. Я знаю его характер и не думаю, что он захочет ее оставить и вернуться к тебе. Лучше попытайся с кем-нибудь другим еще раз…
Тамаре показалось, что земля под ней закачалась и она вот-вот упадет… Максима, о котором она так много думала в последние дни, к которому мечтала вернуться, ЕЕ Максима, она может опять потерять, и теперь, вероятно, навсегда.
Танечка заметила, как побелели щеки Тамары и испуганно прошептала:
— Тамарка, ты не волнуйся так… Ну… пожалуйста, прости меня, я совсем не хотела тебя расстраивать! Вот увидишь, все у тебя наладится, все будет хорошо!
…Но Тамара уже не слышала почти ничего из того, что говорила Танечка. Она, покачнувшись, встала из-за стола, и не попрощавшись, молча направилась к выходу.
После встречи с Танечкой Тамара не могла подняться с постели до конца недели из-за нестерпимой головной боли, а когда наконец почувствовала себя немного лучше, взяла отпуск за свой счет и немедленно вылетела первым же рейсом в Горноводск. Она не знала до конца, зачем летит, но ей отчаянно хотелось увидеть ту, которая могла отнять Максима, любой ценой не позволить ей это сделать, чего бы то ни стоило, вернуть назад непокорное и жестокое время… Самолет то и дело бросало вверх и вниз над высокими кручами облаков, но Тамара этого не замечала и, не переставая думала о том, как она встретится с незнакомой женщиной, что она будет говорить, чем закончится этот странный для нее самой и, возможно, совсем бессмысленный порыв.