Год беспощадного солнца
Шрифт:
– С этих денег, уважаемый ты наш папа римский, который святее ватиканского, я всему персоналу, от уборщицы до главврача, выдал новогоднюю премию! Каждому по четыре месячных оклада. Всем понравилось. Но если тебе не понравилось – верни деньги!
Мышкин смущенно затряс головой: нет, понравилось.
– Правда, для этого Сечкину пришлось пересесть на битые «жигули», – кисло добавил главврач. – А Кадымбекова продала квартиру на Крестовском острове.
– Да… И как им теперь?
– А никак, – сказал Демидов. – Через полгода Сечкин почему-то умер, хотя здоров был, как бык. Внезапная остановка сердца.
– Внезапная… – похолодел Мышкин. – Что ж, понятно: хлопоты, огорчения, деньги отдавать надо. А Кадымбекова?
– Тоже не повезло. Попала под поезд метро. Прямо в центре города, на станции «Гостиный двор».
– Нервы… – прошелестел Дмитрий Евграфович.
– Может, и нервы, – согласился Демидов. – Но были слухи, что ее кто-то толкнул под поезд. Случайно.
– Случайно? –
– Еще отметь, – не ответил Демодов. – Особая задача нашей гестаповской охраны – обеспечить личную безопасность всего персонала. Не только в клинике, но и за воротами. В том числе и по домам.
– Значит, все-таки тотальная слежка! А я не верил…
– Доктора Зубкова [50] помнишь? – спросил Демидов. – Из нейрохирургического института?
– Такое не забудешь!
Смерть одного их ярчайших нейрохирургов России потрясла тогда многих. Он был зверски зарублен топором в подъезде собственного дома.
– Убийство так и не раскрыто, – сказал Демидов. – А мог бы жить, если бы работал у нас. Да, частная медицина обогатила многих наших коллег. Есть даже миллионеры. Но уже немало погубила. И погубит еще больше. Потому что наша профессия передвинулась в зону повышенного риска. Так что лучше пусть гестапо и слежка, чем топор бандита или мстителя.
– Мстителя? – удивился Мышкин. – При чем тут месть? Кто может мстить врачу?
– Так ведь не всех вылечиваем. А деньги берем! Любой человек хочет за свои деньги получить результат.
– И когда это кончится? – тоскливо спросил Мышкин. – Когда вернется нормальная человеческая жизнь? Спокойно учиться, работать, растить детей, лечить больных и не трястись от страха круглые сутки…
– Когда-нибудь. Но вернется. Резня только будет большая. Покруче, чем в начале советской власти.
– Полностью разделяю ваш оптимизм! – заявил Мышкин. – Бог даст – так и будет: покруче.
– А толку? Как там у Некрасова: «Только вот жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».
Когда он вернулся, Клементьева сидела за электронным микроскопом, Клюкин вскрывал очередного покойника.
– Литвак? – тихо спросил Мышкин у Большой Берты.
– Понятия не имею.
– Ты надолго закопалась?
– Вам нужен микроскоп?
– Скажу, когда понадобится.
Он взял стул и подсел к Большой Берте.
– Ты тоже думаешь, что простая кража?
– Думаю, да. Хулиганы… Нажрались до скотского состояния, больше пролили, чем выпили.
– До скотского? – переспросил Мышкин. – Конечно, могли. И отключились потом, да?
– Как рабочая гипотеза, – уточнила Клементьева.
– Почему же ты их не застала? Ты должна была их застать здесь! После скотской выпивки, да ректификата прямо из бочки – вволю! – неизбежно наступает, как всем нам хорошо известно из экспериментов на самих себе, интоксикация и вслед за ней – глубокий продолжительный сон. Иногда с потерей сознания, элементами бреда и галлюцинаций.
– Могли и раньше очнуться. Все индивидуально.
– Индивидуально, – согласился Мышкин. – Пришли в себя и вылили весь спирт на пол? Ничего себе не взяли. Даже на похмелюгу.
– Действительно, – задумалась Большая Берта. – Из-за стакана спирта ломать такую дверь… Или даже двух…
– Ее только взрывом можно вышибить! Дверь не ломали. Нашим ключом спокойно открыли, сняли дверь с петель, обломок ключа демонстративно оставили в замке. Вот он.
Мышкин достал из кармана халата обломок. Он успел его вытащить до майорши.
– Наш ключ, – повторил он. – Всегда открывал и закрывал нормально. Зачем ломать?
– Чтобы следователь решил: ключ посторонний, – уверенно заявила Клементьева.
– Умница! Тогда что им на самом деле здесь понадобилось? – спросил Мышкин.
Она быстро оглянулась вокруг и сказала испуганным шепотом:
– Кажется, я тоже понимаю…
– Ты слышала: я демонстративно сообщил всем только о срезах Салье. О других знаешь только ты и Толя. Предупреди его, чтоб не ляпнул вдруг.
– Сейчас сказать?
Ответить он не успел. Раздался металлический грохот, потом глухой удар.
Мышкин и Клементьева вскочили одновременно.
Стальная дверь, висевшая на одной петле в ожидании плотника, лежала на каменных ступеньках. На полу растянулся во весь рост Литвак. Из рассеченного лба стекала на пол темно-красная струйка.
– Что вытворяешь, сволочь! – воскликнул Мышкин, едва удерживаясь, чтоб не врезать Литваку ногой в пах. – Ты же губишь всех нас, а себя – первого!
Одно веко Литвака медленно приподнялось, показав черный глаз, залитый пьяной слизью.
– Не-не боись! – хрипло вытолкнул из себя Литвак. – С-с-о м-мной н-не пропадешь…
– Уже пропал, скотина! Как ты сумел нажраться за полчаса?
Ответа он не услышал. Литвак аккуратно и доверчиво, как ребенок, свернулся на холодном полу, положил обе ладони под щеку и захрапел.
Дмитрий Евграфович толкнул ногой Литвака в мягкий, расслабленный бок.
– Вставай, сионист хренов!
Сионист не отозвался. Мышкин сбегал в морг, бросил там на пол старый матрас и, как оьычно, схватил Литвака за ноги и потащил по кафельному полу. Литвак вдруг зарычал, стал отчаянно брыкаться, но глаз не открывал.
– А чтоб тебя дождь намочил! – вырвалось у Клементьевой.
– Спокойно, барышня! – бодро заявил Мышкин. – Хватай его за руки.
Вдвоем они втащили Литвака на его привычное место – у порога морга.
– Внимание! – сказал Мышкин. – Раз, два – бросаем!
Литвак шлепнулся, каак лягушка, на матрац, но не проснулся. Спокойно перевернулся набок и снова принял позу эмбриона.
– Да, – сказал Мышкин, запирая морг на ключ. – Был бы трезвым, позвоночник сломал бы, когда с лестницы летел. Или насмерть.
– Ну, положим, трезвым он не упал бы, – отозвалась Большая Берта. – Он действительно пьян? Вы уверены?
Дмитрий Евграфович почесал в затылке.
– Кости целы – значит, пьян.
– Между прочим, не успела сказать: когда вы были у главврача, он прямо с ножом к горлу пристал. Требовал сказать, остались какие-нибудь ваши стекла еще где-нибудь.
– И ты?..
– Сказала, что больше ничего не осталось.
Мышкин дико всхрапнул.
– Дура! – завопил он. – Под монастырь меня подвела!
– Как это – под монастырь?.. – опешила Большая Берта.
– Откуда тебе знать, сколько у меня было и сколько осталось стекол! Ты просто не можешь этого знать! Изначально! Потому что, согласно твоей брехне, ты могла видеть только два стекла. Боже милосердный! – простонал Мышкин. – За что мне такое наказание?.. Учишь вас, бестолковых, учишь, как надо врать, и все напрасно!
Клементьева всхлипнула и отвернулась.
Мышкину стало жаль ее. Он осторожно обнял Клементьеву за плечи.
– Ну, не сердись, Тань… Виноват, совсем истериком стал.
Она тихо заплакала. Мышкин достал носовой платок и бережно вытер ей слезы.
– Больше не повторится, – пообещал он. – Гадом буду!
Клементьева не ответила. Слегка дернула плечом и гордо пошла к своему микроскопу.Весь день Мышкин набирал номер телефона Марины – каждые полчаса, но без толку.
19. Как заключают сделку с правосудием
С большим трудом Мышкин заставил себя уснуть к половине третьего. Но через пять минут его разбудил мобильник.
Он нашарил под кроватью очки и, шатаясь из стороны в сторону, побрел на кухню. Трубка верещала из кейса.
На дисплее появилось изображение необычайно красивой женщины. Но только портрет ее слегка портила синяя борода, которую Мышкин пририсовал своей бывшей жене. И персональный рингтон ей выделил, какого нет ни у одного жителя планеты Земля.
Прозвучало вступление к неаполитанской песенке из «Лебединого озера» гениального композитора Петра Ильича Чайковского. И женское меццо-сопрано проникновенно исполнило:
Девки спорили на даче,
У кого … лохмаче.
Оказалася лохмаче
У хозяйки этой дачи!
– Ты хоть знаешь, что я иногда сплю? – недовольно спросил Мышкин.
– Ты шляешься по ночам, а не спишь! – отрезала Регина. – А ведь тебе не двадцать лет. Неужели до сих пор не дошло?
– Увы! Так что я могу для тебя сделать? – грустно вздохнул Мышкин.
– Ты уже все сделал, мерзавец! Какая же я дура, что не вернула после развода свою фамилию! Всё – рухнула моя репутация! Ты хоть соображаешь, что твои пакости задевают всех, кто имеет несчастье быть с тобой знакомым?
– Подожди, подожди! – забеспокоился Мышкин. – Притормози. А теперь объясни четко и популярно, кто тебя укусил. Или что там у тебя…
– Укусил? – возмутилась Регина. – Еще острить вздумал. Насильник! Маньяк проклятый! Жаль, что нет смертной казни, и такие негодяи, как ты, дышат одним воздухом с нормальными людьми. И со своими жертвами!
Мышкин не поверил своим ушам.
– Насильник? – переспросил он и свистнул. – Вона как! Вижу, мой рейтинг пошел вверх. Вот радость-то!
– Ягненка из себя строишь? Поздно, мерзавец, поздно!
– Неужели все бывшие жены такие же садистки? И что я тебе такого сделал? Если не считать развода и того факта, что тебе осталась квартира моих родителей, а я доживаю свой век над конюшней, где жила еще прабабушка.
На самом деле, в его доме при царе была каретная, а не конюшня. Однако конским навозом на лестничных клетках попахивало до сих пор, хоть и очень слабо.
– Теперь у тебя будет другая квартира. С решеткой! – пообещала Регина.
– Да объяснишь ты, наконец, черт бы тебя побрал!.. – взорвался Мышкин.
– Та девушка, Марина, дочь нашего профессора Шатрова, которую ты изнасиловал в поезде, набралась смелости и написала заявление в прокуратуру. Не побоялась твоих угроз. Понял, чудовище?
Минут пятнадцать Мышкин переваривал услышанное. Наконец вздохнул и спросил устало:
– Откуда ты взяла этот бред? Сама изобретаешь или сошла с ума, безнадежно?