Год бродячей собаки
Шрифт:
— А вы настоящий художник… — почему-то грустно улыбнулась Маша. — Жаль только, рисунок сотрется и никто его не увидит! — она протянула Дорохову руку. — Спасибо, Андрей, вы устроили мне праздник! Изредка просто необходимо вспоминать, что ты женщина…
Дорохов задержал ее руку.
— Вы не хотите, чтобы я проводил вас до дома?
— Мы уже пришли. — Мария Александровна кивком показала на соседнюю многоэтажку. — Окна, правда, во двор, но есть люди, для которых пересуды составляют смысл жизни. Да и, признаться, совсем нет сил объясняться с мужем…
— А и не надо! —
Мария Александровна высвободила руку, хмуро посмотрела на стоявшего перед ней мужчину.
— Я ценю шутки, — произнесла она устало, — но эта, пожалуй, зашла слишком далеко. Прощайте.
Дорохов проследил, как женщина подошла к подъезду и, не оглядываясь, потянула на себя тяжелую дверь. А ведь могла бы и оглянуться, пробурчал про себя Андрей, надевая ватник. От дыхания уже шел пар, и ноги в легких ботиночках давно замерзли. В пустом, плохо освещенном дворе Андрей нашел место под детским грибком, сел на низкую ограду песочницы и закурил. В доме напротив светились окна, в одном из них, на пятом этаже, мелькнул знакомый силуэт. Дорохов ждал и, как оказалось, не напрасно. Сигарета не успела догореть до половины, как женщина снова появилась в поле его зрения и — так по крайней мере ему показалось — стала пристально всматриваться в глубину двора. Когда из-за угла дома появилась темная фигурка, Андрей поднялся ей навстречу.
— Записку оставил? — догадался он, стуча зубами и стараясь поплотнее закутаться в кургузый ватник. — А в записке про сахар и про Рязань…
Мария Александровна кивнула.
— Ну и слава Богу! — улыбнулся Дорохов. — Я очень рад за него. Я действительно хотел, чтобы человеку наконец повезло в жизни.
Мария Александровна как-то болезненно улыбнулась, мотнула головой в сторону дома:
— Пошли.
Очутившись в маленькой, уютной кухоньке, женщина усадила Дорохова к столу, сама же начала обследовать висевшие на стене полки.
— Где он ее прячет? — приговаривала Маша, хлопая дверцами. — Ведь где-то же он ее прячет…
Когда полупустая бутылка в конце концов нашлась, она повернулась к гостю.
— Да не снимайте вы свой ватник, на вас страшно смотреть, губы посинели…
— Мне х-х-хорошо, мне очень даже т-т-тепло, — отговаривался Андрей. Его била крупная дрожь, какой, отгоняя слепней, дрожат на пастбище лошади.
Мария Александровна тем временем достала два красивых, с золотым ободком, тонких стакана и налила в них водку. Получилось порядочно.
— Ну, что же вы? Пейте!
— Я водку не пью! — Андрей отодвинул от себя стакан.
— А я выпью. Мне сейчас надо! — Она подняла стакан, но вместо того, чтобы пить, повернулась к Дорохову. — Вы рассказали мне правду? Вы действительно во
Андрей молча смотрел ей в глаза. Женщина улыбнулась, зажмурилась, как перед прыжком с вышки, и, морщась, начала вливать в себя водку. Когда стакан опустел, она вдруг закашлялась, утерла платочком выступившие слезы. Дар речи ей изменил, и Маша лишь показывала пальцем в сторону коридора.
— Мне уходить? — скорчил жалобную мину Андрей.
— В ванную… Стойте под душем, — выговорила она, восстановив наконец дыхание. — И пока не согреетесь, не выходите! Я сейчас принесу вам полотенце.
Все еще дрожа, Дорохов встал под обжигающие струи. За те несколько дней, что — как ему представлялось — он ночевал где придется, царивший повсюду холод пропитал каждую клеточку тела и только теперь начал медленно его покидать. Нежась в потоках струившейся воды, Андрей долго с наслаждением мылся, впитывал в себя благодатное тепло. Мыслей не было, и он, как и полагается новорожденному, весь ушел в восприятие окружающего мира. Тонкий запах хорошего шампуня смешивался с мягкостью полотенца, от одного прикосновения которого все тело пробуждалось к жизни. Хотелось чувствовать, хотелось радости и человеческого тепла. Да мало ли чего еще хочется здоровому, полному сил и воображения мужчине!
Халат Андрею оказался коротковат и тесен в груди, но и он удивительным образом доставлял ему удовольствие. Неплохо было бы и побриться, но пользоваться чужой бритвой претило, а новой на полочке не оказалось. Впрочем, решил Дорохов, пристально разглядывая в зеркале собственную физиономию, небритым тоже сойдет, при желании щетину можно выдать за сверхкороткую, по нынешней моде, бороду. Радовало и то, что шишка на голове не болела, да и явно уменьшилась в размерах.
Еще раз посмотревшись в запотевшее зеркало, Андрей вышел из ванной. В квартире было темно. На фоне падавшего с улицы тусклого, рассеянного света он увидел стоящую у окна Машу. Что-то беспокойное, нервное было в изгибе ее застывшей фигуры, в повороте головы и сложенных на груди руках. Заслышав звук открывавшейся двери, она резко обернулась, посмотрела в темноту коридора.
— Вы?..
— А вы ожидали увидеть кого-то другого?
— Нет, просто задумалась. Как удивительно устроена жизнь!.. — Она повела плечом, теперь он видел ее вполоборота. — Я почему-то считала, что живу, а ведь, право же, невозможно жить, ничего не ожидая от будущего.
Дорохов подошел, положил руки ей на плечи, не сдерживая более желания касаться ее тела, прижал Машу к себе.
— Мне всегда было трудно, — шептала она, — мне всегда хотелось быть просто женщиной…
Андрей поцеловал ее, снял мешавшие обоим очки, начал расстегивать пуговки тонкой кофточки. Ее кожа была холодна, маленькая грудь упруга и нежна. Рука Андрея скользнула ниже к бедру.
— Я никогда не встречал женщины красивее тебя, — прошептал он ей на ухо. — Никогда…
— Я ведь не виновата, правда?.. — Маша прижалась к нему всем телом, обвила шею руками. — Муж… может быть, он и неплохой человек, но не волшебник. А мне порой кажется, что человек, чтобы по-настоящему жить, должен уметь летать…