Год бродячей собаки
Шрифт:
— Кто такой Шепетуха? Никогда не слышал! — болезненно, как от дурного запаха, скривился Нергаль.
— Да есть такой, — махнул рукой тайный советник. — Бывший леший. Это он в чистилище вывесил плакат: «Уходя из жизни, вытирайте ноги!» А еще по пьяной лавочке подбил одного лесника, и они вдвоем вырубили километровые просеки в форме известных всем и каждому трех букв. И ничего бы не случилось, и никто бы не заметил, если бы лес этот не располагался под крыльями самолетов, заходящих на посадку в «Шереметьево-2». Любознательные иностранцы очень интересуются.
— Да, смышленый парнишка! — похвалил начальник службы
— Честно говоря, — признался тайный советник, — я и не стесняюсь. В предварительном порядке уже свел Андрея с Шепетухой, впоследствии этот контакт можно будет развить и использовать в зависимости от обстоятельств.
— И знаете что, Серпина, — принял вдруг решение Нергаль, — пожалуй, я сам буду участвовать в операции. Время от времени просто необходимо спускаться в нижний мир людей, это очень освежает воображение.
Где-то снаружи на трибунах призывно ударил колокол, и половину посетителей буфета как ветром сдуло. Воспользовавшись непроизвольно возникшей паузой, тайный советник еще раз прибег к помощи плоской фляжки, что явно не вызвало неудовольствия у начальства.
— Ну, а чем раб божий Андрей зарабатывает себе на жизнь? — едва ли не дружески поинтересовался Нергаль, беря в руку пластмассовый стаканчик.
— Вы не поверите, монсеньер, — воодушевился Серпина, — он продает по электричкам детские книги…
— И что, покупают? — вскинул брови черный кардинал.
— Еще как! Книжонки расходятся, как горячие пирожки! Причем, Андрей выбирает поезда, которыми рабочие едут с утра на завод или возвращаются со смены. Он заходит в вагон и, никому ничего не навязывая, начинает рассказывать сказку. Особенно любит Андерсена и Братьев Гримм. Усталые, трезвые мужики слушают его затаив дыхание, а некоторые даже плачут. Я сам видел, как трое работяг, сидя в рядок на лавке, заливались слезами над судьбой Белоснежки…
— Ну, Серпина, это уж, пожалуй, слишком! Вы перегибаете палку.
— В том-то и дело, экселенц, что я и пальцем не пошевелил, это все он сам. Не знаю, как ему удается подобрать ключи к сердцам этих черствых людей, думающих лишь о том, как бы выжить и выпить…
Начальник службы тайных операций долго молчал, медленно потягивая виски.
— Я всегда говорил, — произнес он наконец, глядя куда-то в пространство, — что полем боя для сил Добра и Зла являются души людей, но теперь, пожалуй, склонен думать, что не всех подряд, а только идеалистов. Именно они двигают мир, и именно за их души стоит бороться… В любом случае, Серпина, — Нергаль холодно и жестко посмотрел на тайного советника, — с этой идиллией пора кончать! Самое время переходить к активным действиям.
Черный кардинал смял в руке пустой стаканчик и швырнул его на подоконник. Инструктаж был закончен, и Серпина поспешил убрать в карман столь хорошо послужившую ему фляжку, как вдруг откуда-то из глубины питейного зала снова появился Помпей. Он уже плохо держался на ногах, и язык его заплетался.
— М-мужики, с-сообразим на т-троих?.. — выговорил он не без труда.
Черный кардинал даже бровью не повел, прошел мимо. Его советник похлопал заслуженного алкоголика по плечу:
— Это, Помпеич, уже без нас!
Через грязную, выкрашенную мерзостной зеленой
— Все, допился до глюков, с водкой пора завязывать! Сегодня — последний день!..
Есть что-то противоестественное в том, что тринадцать миллионов человек живут вместе бок о бок. Такой образ существования нивелирует личность, и для человека тонкого и интеллигентного где-то даже оскорбителен, поскольку каждый день перед ним мелькают, о него, индивидуального, трутся ему же подобные. А, как известно из математики, подобные члены уравнения жизни выносятся за скобки, правда, становится непонятным, что же в таком случае остается внутри. От мелькания лиц рябит в глазах, от кажущегося обилия вариантов и возможностей голова идет кругом, но это все неправда, это все мираж и обман, и огни большого города освещают лишь душевную пустоту в лабиринте массового одиночества. Думающего человека вообще должно настораживать, что он вместе со всеми смеется одним и тем же шуткам, вместе с толпой негодует, что слезы и радость в нем вызывают стандартные комбинации жестов и слов. Тогда кто же я, спрашивает он себя, и почему, разных от рождения, жизнь полирует нас до пугающей похожести? А ведь такими же самобытными, какими мы пришли в этот мир, хотелось бы из него и уйти. И, потом, зачем Господу понадобилось такое количество совершенно одинаковых душ?..
— Ну, Андрюха, ты уж скажешь! — Михалыч сплюнул, развез плевок носком ботинка по асфальту.
Они уже с месяц встречались в электричках, и если не стали друзьями, то часто вместе покуривали, разговаривали про жизнь и вообще. Михалыч, бородатый крепыш второй половины средних лет, приторговывал по поездам мороженным и теперь с сомнением поглядывал на наполненную товаром сумку — видно, боялся, что вот-вот из-под нее по платформе потечет молочная река. Жара в Москве стояла неимоверная, и толпившийся на Савеловском вокзале народ изнывал от желания покинуть столичное, провонявшее выхлопом автомобилей пекло. Но электричка все не показывалась, и приятели курили в хилом тенечке хлипкого заборчика.
— Хорошо, пусть все так, но тогда скажи мне, откуда вообще берутся души, когда в мире каждый год увеличивается количество людей? — Михалыч с сомнением поглядел на Дорохова. — Ведь откуда-то они берутся?
— Ну, это не вопрос! — сходу отмахнулся Андрей.
— Животный мир вымирает, всякие там жучки-паучки, так что душ у Господа всегда в избытке. Одна только беда — мельчают!
Михалыч недоверчиво покачал головой, нагнувшись, попробовал дно вызывавшей опасения сумки.
— Странный ты, Андрюха, малый: никогда не знаешь, когда ты шутишь, а когда всерьез… — и без всякого перехода продолжил: — Зря ты книжками торгуешь, летом лучше всего идет мороженое. Я тебе как другу скажу: в день продаю до четырехсот пачек. Сам прикинь, какие можно срубить бабки!
— А я не жадный, мне много не надо. Книжки, Михалыч, совершенно особенное дело. — Андрей потушил окурок о каблук ботинка, поглядел, не появилась ли электричка. Зеленая железная гусеница как раз выползала из-за поворота. Народ заволновался, начал тесниться к краю платформы в расчете занять место получше.