Год бродячей собаки
Шрифт:
— Не берусь об этом судить, герр полковник. — Свет керосиновой лампы играл на стекле пузатого графина. — Организация глубоко законспирирована, и даже Гриневицкий о многом, скорее всего, не знает. — Журналист поднял глаза на Нергаля. — Лично он считает, что и типографию, и мастерскую полиции выдал Иван Окладский, и многие разделяют такое мнение. Впрочем, какое теперь это имеет значение…
Советник пыхнул трубкой, спросил, не вынимая ее изо рта:
— Вы хотите сказать, что «Народная воля» отказывается от проведения террористических актов?..
— Нет, герр полковник, вовсе нет! —
— Когда была с ним встреча? — вопрос прозвучал отрывисто и резко.
— Сегодня утром. Он сам меня нашел, был очень возбужден, когда рассказывал о том, как в типографию нагрянула полиция. Его спасла случайность. Где-то за час до облавы, когда он набирал текст номера газеты, он вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел. Ближайшая булочная оказалась закрыта, и ему пришлось идти пешком чуть ли не версту, ну а на обратном пути… жандармы, свистки, весь квартал оцеплен…
Нергаль нахмурился.
— Вы сказали, что он сам вас нашел? Это грубейшее нарушение всех законов конспирации.
— Виноват, герр полковник. У Гриневицкого было очень срочное дело. Он просил меня помочь достать динамит…
— Динамит?.. — советник был откровенно удивлен и этого не скрывал. — Но почему вас?
Под жестким, изучающим взглядом Нергаля Серпинер чувствовал себя неуютно. Ему страшно, до колик в желудке хотелось выпить, но он не решался. Что-то в их разговоре пошло не так, и он уже сожалел, что ляпнул, не подумав, про приход к нему Гриневицкого. Однако, надо было что-то отвечать и как-то выкручиваться из сложившейся ситуации.
— Почему меня? Но ведь вы, герр полковник, сами рекомендовали выказывать террористам всяческое сочувствие! Последние события так взволновали Гриневицкого, что он с трудом мог говорить…
И опять Серпинер почувствовал, что сморозил ка-кую-то глупость, но сам ход разговора и немигающий взгляд советника толкали его продолжать.
— … По-видимому, за ним по пятам идет полиция, и на свободе осталось всего несколько человек — к кому можно было бы обратиться с такой просьбой? Вчера вечером он уже ходил на квартиру Желябова, но, понаблюдав за ней, обнаружил там засаду. Поэтому Гриневицкий и решил, что тот арестован.
— Что ж, объяснение исчерпывающее, — улыбнулся вдруг Нергаль, и эта неожиданная улыбка странным образом напугала Серпинера. Страх журналиста увеличился бы безмерно, догадайся он о том, к какому выводу, слушая его, пришел полковник. Но мысли свои Нергаль держал при себе. Очень просто, даже с некоторой теплотой в голосе, он сказал:
— Выпейте водки, Серпинер, я вижу вам вся эта история стоила больших нервов.
Советник и сам приложился к рюмочке, после чего заново разжег потухшую трубку.
— Ну и что же вы Гриневицкому ответили?
— Сказал, что подумаю, — Серпинер говорил с набитым ртом, активно налегая на закуски.
— Что ж, мудро! — похвалил Нергаль. — Мне вообще нравится, как вы работаете, и я поставлю перед Берлином вопрос о вашем денежном поощрении.
Полное, мятое лицо журналиста расплылось в довольной улыбке. Зачем ему было знать, что в столице ни
— Деньги, женщины, слава — что еще надо? Правда, — полковник как-то криво усмехнулся, будто вспомнил о чем-то неприятном, — как бы мы с вами хорошо ни работали, а слава все равно достанется дипломатам. Если они предотвратят войну, их станут величать миротворцами, если ее развяжут, — защитниками национальных интересов, а мы в любом случае останемся в их тени.
Нергаль сам взялся за графин и плеснул водки в обе рюмки. Правда, та, что стояла перед ним, была и так почти полна.
— Ну и где же вы собираетесь доставать динамит? — голос советника звучал так беззаботно и по-домашнему, как будто разговор шел о чем-то совершенно будничном и обыденном.
Журналист поперхнулся, на глазах навернулись крупные слезы. Откашлявшись, он попытался сказать что-то вразумительное, но попытка эта кончилась неудачей:
— Эээ…
— Не стоит волноваться, Серпинер, неужели мы с вами не достанем такой пустяшной вещи?.. — Нергаль с улыбкой смотрел на своего агента. — Да и, я так понимаю, Гриневицкому много не надо. Только слушайте меня внимательно и хорошенько запоминайте: с ним — никаких личных контактов! — Взгляд полковника опять стал жестким, нацелился в лоб Серпинера.
Журналист кивнул. Дар речи вернулся к нему, и он сказал:
— Яволь, герр оберст!
Их разговор, под выпивку и закуску, продолжался далеко за полночь. Лишь под утро Нергаль открыл собственным ключом дверь пустой, холодной квартиры и, не раздеваясь, прошел в свой кабинет. Дрова в камине разгорелись сразу. Скинув на кресло пальто, полковник вытащил из потайного сейфа все лежавшие там бумаги и разложил их на письменном столе. Внимательно просматривая документы, он один за другим бросал их в огонь, потом собрал пустые картонные папки и тоже сжег. Когда работа была закончена, полковник налил в бокал французского коньяку и выпил залпом. За тяжелыми, непроницаемыми шторами вставал серенький петербургский рассвет.
Нергаль поджег папиросу, отодвинул в сторону плотную ткань. Небо над городом светлело, голые черные ветви деревьев покрывала тоненькая блестящая корочка льда.
«А ведь совсем скоро весна», — подумал полковник и усмехнулся: все шло к тому, что встречать ее приход ему придется уже в Берлине.
Декабрь выдался черный, бесснежный. Теплый южный ветер дул не переставая, ночной морозец затягивал лужи ледком, однако лишь для того, чтобы днем все опять растаяло и хлюпало под ногами изнывающих от причуд погоды москвичей. Хотелось здорового русского мороза, хотелось настоящей зимы. Гидрометцентр, осознавая свою ответственность перед людьми, упорно обещал обильные снегопады, но с монотонно сизого, низкого неба в лучшем случае моросил меленький противный дождичек. Андрей ходил в длинном кожаном пальто и шляпе, правда, на улице бывал не часто, все больше отсиживался по кабинетам и на совещаниях.