Год бродячей собаки
Шрифт:
Дорохов засмеялся:
— Я не рассказывал тебе? Месяца три назад приходит ко мне Батон… Ну, ты помнишь? — тот самый, что провалился в подпол… Между прочим, до сих пор ходит с палочкой. Я ему в свое время, когда он еще валялся в больнице, рекомендовал открыть собственную фирму, он и зашел посоветоваться. А заодно порассказал о беспределе чиновников всех мастей и оттенков. Так что по сути ничего, в этой стране не изменилось, просто теперь другие масштабы воровства и казнокрадства…
О том, что он чувствует ответственность за случившуюся с Батоном неприятность, Дорохов умолчал.
— Ну, а фирму-то он открыл? — Маша поднялась с дивана, налила себе и Дорохову апельсинового сока, подала ему хрустальный стакан.
— Открыл. Все новое —
— Но он же не священник? — удивилась Маша.
— Это и не обязательно. В газетах поместили объявление такого свойства: «За умеренную плату берем на себя ваши грехи. Выдаем документальное подтверждение». Ты не представляешь, от желающих нету отбоя! Батон даже разработал специальный прейскурант, по которому взимает с греховодников деньги. А что, бизнес законный, налоги платит исправно и живет припеваючи. Да это и понятно: люди верующие идут в церковь, а атеистам деваться некуда, вот их Батон и окучивает.
Это был прекрасный, редкий вечер, один из немногих, который им удалось провести вместе. К ночи в первый раз повалил густой снег. Ветер стих, и мохнатые снежинки, медленно кружась в тихом воздухе, покрывали истомившуюся землю. Они долго стояли обнявшись, у окна и молча смотрели на волшебную картину преображения природы. Снег шел над Москвой, снег шел по всей Европе, и на душе становилось легче, и уже чувствовалась близость праздника — близость Нового Года и Рождества.
Именно на Рождество, но не наше, православное, а на католическое, они и улетели в Париж. Эти несколько дней в великом городе вернули Дорохова и Машу ко времени их первой встречи, обнажили ту яркость и остроту чувства, что, казалось, были уже навсегда затерты пылью однообразных будней. С удивительной, какой-то первобытной силой им хотелось жить. В белом убранстве стоял над Парижем Сакре-Кёр, снег ваял резную легкость Нотр-Дама, в его пелене парили мосты над Сеной. Художники на Монмартре попрятались под крыши маленьких кафешек, сидели в ожидании клиентов, потягивая плохонький кофе. Туристов было на удивление мало, да и тех согнал с вершины холма обильный снегопад. Один из служителей муз с папкой под мышкой, подошел к Дорохову, обратился на жутком английском.
— Сэр, — сказал художник, не утруждая себя соблюдением правил грамматики, — я рисовать мадам десять долларов.
Однако, вместо того, чтобы смотреть на свою будущую модель или хотя бы на ее спутника, мужчина внимательно разглядывал стоявшие перед ними дымящиеся чашки.
— Хотите кофе? — предложил ему Андрей.
— Да, то есть, ес! — художник сглотнул слюну, потянул с седой головы берет.
— Гарсон! — позвал Дорохов и продолжил по-русски, обращаясь к мужчине. — Может быть, круассон или пирожное?
— Да, если можно! А я принял вас за американцев. — Он пододвинул кресло к столику, прислонил папку к стеклянной, смотревшей на улицу стене. Снегопад все не прекращался. — Вы давно из России? Как я вам завидую! — продолжал художник, прихлебывая горячий кофе.
— Ну так приезжайте! — Дорохов протянул ему сигареты.
— Нет… не смогу. Я всегда хотел жить в Париже, здесь и умру. Это только на первый взгляд кажется нелепицей, а на самом деле все очень логично. — Он вытряхнул из пачки сигарету, с удовольствием закурил. — Хорошо!.. — художник открыл глаза. — Да, здесь одиноко, здесь между людьми, даже близкими, существует полоса отчуждения, здесь мне приходится продумывать, на что потратить каждый франк, но!.. — он загадочно улыбнулся, как если бы обладал каким-то тайным, скрытым от других знанием. — Здесь у меня есть великая любовь: я засыпаю и вижу Россию. Я живу мечтою о ней, а без мечты, без большой любви художник мертв. Мечту же нельзя разрушать. Вы ведь смотрели «Три сестры» Антона Павловича. Как рвалась из захолустья Ирина! Помните: «В Москву! В Москву!..» Но, попади она в Москву, и все опять пошло бы по кругу — как прежде,
В бывшем здании железнодорожного вокзала, где располагается всемирно известный музей д'Орсэ, Дорохов долго стоял перед картиной Ренуара «Тропинка в высокой траве». Уже начали закрывать, и смотритель пару раз нетерпеливо прошелся вдоль стены, а Андрей все стоял перед полотном, не в силах оторвать от него взгляда. На улице, на ведущих ко входу широких ступенях, Дорохов закурил, сказал с какой-то горькой усмешкой:
— Вот он — настоящий волшебник, не то, что я!.. — И уже потом, когда они шли вдоль набережной Сены, добавил: — Знаешь, честно говоря, я сегодня позавидовал тому парню, что подошел к нам на Монмартре…
— Что тебе мешает жить, как он? — Маша шла, опираясь на руку Андрея.
— Что мешает?.. Да ничего! Не составит труда получить во Франции небольшое наследство, поселиться в Париже и даже снять маленькую студию высоко над его крышами. Не составит труда купить краски и холст, натянуть его на подрамник… Но работать, писать я здесь не смогу. Однажды я ведь уже пробовал все изменить. Судьба не терпит над собой насилия и твердой рукой ведет свою линию через жизнь человека, даже если таким образом она эту жизнь зачеркивает. И в глубине души каждый из нас знает, что ему дозволено, а за какие выкрутасы последует неизбежное наказание. Может быть, когда-нибудь потом я и смогу вернуться к своему ремеслу, но только не сейчас…
Это был их последний вечер в Париже. В Мулен Руж под лихие звуки канкана взлетали к потолку женские ножки, в ресторане на Елисейских полях подавали устриц и пенилось в бокалах шампанское, но с родины уже явственно тянуло холодом, и мысли поневоле обращались к далекой, полной нескончаемых проблем Москве. На следующий день, посидев в пробке на пути в аэропорт «Шарль де Голль», они благополучно вошли в салон «Аэробуса» Эр-Франс и через час уже летели в лучах яркого солнца, высоко над бескрайним морем белых, кудрявых облаков…
— К вам тайный советник Серпина, сэр!
Джеймс пристукнул жезлом об пол, отступил от дверей. В белой ливрее с золотым позументом, в седом завитом парике огромный негр выглядел величественно.
— Проси, Джеймс, проси! — безнадежно махнул рукой черный кардинал. — Что уж теперь поделать…
Нергаль снял с крючковатого носа очки в тонкой золотой оправе, положил том «Всемирной истории» на изящный резной столик. Появившийся в дверном проеме Серпина поклонился с порога, шустрой пробежечкой пересек сияющее от блеска паркета пространство зала. Строгий деловой костюм-тройка удачно скрадывал его рыхлую полноту, подчеркивая, однако, подобострастную согбенность фигуры. Остановившись за спинкой предназначавшегося ему кресла, советник замер в ожидании.
Начальник службы тайных операций поднял свою по-птичьи хищную голову, холодно посмотрел на подчиненного.
— Да, Серпина, я вас слушаю! — сказал он расслаблено. — Только, будьте любезны, излагайте кратко и по существу, вы отрываете меня от важных занятий. К своему стыду, — он положил маленькую сухую ладонь на книгу, — я не знал, что римляне называли Шотландию Каледонией, а вообще говоря, следовало бы знать…
Черный кардинал посмотрел в окно, где за тонким стеклом на склоне соседнего холма лежало заросшее вереском поле. Тайный советник повел плечами, не зная, что ему теперь делать, но, поскольку Нергаль молчал, решился заговорить: