Год Быка
Шрифт:
И среди всего этого прочего везде были листья, листья, жёлтые листья.
А редкие наблюдатели этого, вроде Платона, записывали увиденное в свои хилые блокнотики, или солидные талмуды.
Другое дело было с его поколением. У него были свои проблемы, и не только маразматические, но и традиционные: отцов и детей.
И больше всего их было пока у Насти с её непростым характером. Ей не понравилось, что в этом году брат больше уделил внимания не ей – единственной сестре, а своим многочисленным детям и внучке. Потому этим летом она и не
А завершила Настя летний сезон ссорой с сыном и невесткой опять же из-за своего неискоренимого эгоизма.
Что вообще могут не поделить мать и дитя? Только общую любовь друг к другу! – рассуждал мужчина-брат-философ.
Теперь же она оказалась в больнице. И туда её провожал не сын, а подруга. После обследования Анастасии Петровне предложили операцию на поджелудочной железе, как крайне необходимую. Но она подумала о возможной смерти во время операции, испугалась, и чувства её перемешались. Как всякому человеку ей очень хотелось жить. По всему было видно, что Насте очень страшно. Вот тебе и вера в загробную жизнь?!
Под впечатлением пережитого провела она беспокойную ночь перед окончательным принятием решения.
Во сне она словно почувствовала себя лежащей на операционном столе, под наркозом впадающей в спячку.
Вот так бы забыться сейчас и очутиться в Раю! – вдруг посетила Настю последняя мысль, дошедшая до её сознания вместе с последней дозой наркоза.
Настя пыталась втихаря смотаться к Богу. Её сознание ещё некоторое время тешило себя иллюзией. Ведь попасть в Рай и увидеть Всевышнего ей всегда так мечталось!
Но со стороны, глядя в этот момент в её широко открытые, застывшие, безумные, полные удивлённого ужаса глаза, можно было подумать, что в последний момент её телега всё же свернула с наезженной колеи, ведущей в Рай. Ведь тот не принял её, оставив сидеть с внуками.
И для Насти наступил момент истины: куда же? Туда или сюда? Почить и наконец, увидеться с Богом, но не в Раю, или жить на грешной Земле?
Это метание привело её к смятению чувств, просто в замешательство, а то и к помешательству.
Её сердце учащённо забилось в ожидании выбора разума или интуиции. И от этого беспокойного биения сердца кровь интенсивней прогонялась по внутренним трубопроводам запавшей системы, невольно стимулируя все жизненные органы, в том числе несколько увядшие.
От её напора и пульсации кислород стал достигать самые дальние, подзабытые и позаброшенные уголки её тела.
И такая стимуляция дала о себе знать. Настя проснулась в твёрдой уверенности не делать операцию.
И Космос в очередной раз перешёл в ждущий режим.
– «Берегите себя!» – услышал Платон от одного из вежливых посетителей, разбудивших его от печальных раздумий о сестре.
Услышав, теперь ставшей дежурной, фразу он не удержался, чтобы не ответить вслед уходящему:
–
Такое его отношение к точности выражений, к точности слова, к чистоте русского языка, не раз толкало писателя на, кажущиеся со стороны придирками, в общем-то, по существу верные замечания.
Услышав в столовой не к нему обращённое «Приятного аппетита», Платон вдруг понял всю неточность, и даже нелепость этого пожелания.
Ведь аппетит может быть, или не быть! Он может быть больше или меньше, но никак не быть приятным, или неприятным! Ведь у французов слово «приятный» звучит, как «agreable». Поэтому их словосочетание «bon appetit!» неправильно переводить привычно заезженным «Приятного аппетита», а нужно нам по-русски, понятно желать: «Прекрасного аппетита!».
Его аналитические раздумья прервал проявившийся «Шурик». Он стоял через человека впереди Платона. Да и сесть в этот раз Платону пришлось к тому за стол, так как других свободных мест не было.
Пожелав тому всё же приятного аппетита, и услышав в ответ взаимность, Платон приступил к трапезе, изредка тайно, украдкой и искоса следя за «Шуриком».
Сейчас, вблизи, он напомнил писателю книжного червя. После еды тот азартно потёр друг о друга длинные, тонкие, немного коряво изогнутые в суставах пальцы. А для каждого места своего лица, участвовавшего в приёме пищи, он использовал отдельную салфетку, долго и настойчиво выдёргивая каждую из них из общего стаканчика, и после использования тщательно скомкав опять-таки каждую из них в шарик.
Ну, точно – червь! Раз после себя шарики оставляет! – решил наблюдатель.
Но Платон был внимательным наблюдателем не только в столовой, а и на улице.
Возвращаясь в четверг с работы, он повстречал идущего ему навстречу высокого, импозантного мужчину своего возраста. По тому, как тот нёс букет цветов, писатель понял: свой, аристократ!
Платон тоже носил букет цветов строго вертикально, держа его за нижнюю оконечность обратным хватом кисти, полностью опущенной вдоль тела руки. И обязательно вверх соцветием, вдоль тела, чуть прижимая букет к нему рукой, одновременно обеспечивая красоту, культуру и безопасность – уважительно к цветам и к их будущим обладателям, а не как веник – соцветиями вниз, будто бы боясь обломов цветов, и… прочего.
На следующий день, в пятницу 16 октября, семья Кочетов распрощалась с Тимошей.
Как и предполагал Платон, Тиму забрали неожиданно, в его отсутствие, и он не успел с ним попрощаться. Не работавшая в этот день Ксения позвонила ему на работу, и сказала, что в четыре часа котёнка заберут.
– «Ну, ладно! Ничего тут не поделаешь!» – с сожалением ответил жене Платон, с накатившей грустью вешая трубку.
– «Ничего! Другого заведём!» – вдруг откуда-то из недр ласково-весёлым голоском пытался утешить его рогатенький.