Год Быка
Шрифт:
В этот же четверг Платон, наконец, узнал об отклонении своего предложения о печатании его стихов, как недостаточно качественных, в журналах «Дружба народов», и «Москва».
И пока оставалась лишь последняя надежда на затянувший ответ из журнала «Новый мир». Редактор отдела поэзии давно поведал автору, что их телега едет очень медленно.
Но вот прошло уже три недели, а телега так и не доехала.
Став свидетельницей этих телефонных разговора Платона и отказов редакторов отделов поэзии этих журналов, Надежда Сергеевна, как почитательница таланта своего подчинённого,
На следующий день, в пятницу, она уже с утра, принеся куличи и, видимо сама себя ещё больше зауважав за этот ритуал, неожиданно завела разговор на религиозные темы:
– «Я смотрю, твоя сестра и племянник играют в веру, а не верят в Бога!» – вдруг сморозила она.
– «С чего ты взяла?! Как можно судить о том, что ты, ну, совершенно не знаешь и не понимаешь?! Даже я не берусь судить об искренности их верования. Любой человек может искренне верить и при этом также искренне и заблуждаться в чём-то. А внешне это может выглядеть и как нарушение церковных канонов!» – разразился Платон гневной тирадой.
Начальница опешила, а подчинённый продолжил:
– «Как ты так огульно можешь делать выводы?
Это явный признак верхоглядства! Глубже надо быть и тоньше понимать! По поводу племянника я сказать ничего не могу, толком не знаю!
А сестра очень много об этом знает и понимает! Она даже вела переписку по вопросам теории с одним из церковных иерархов!».
Надежда заткнулась.
А ещё днём Платон неожиданно вошёл в начальственный кабинет, и по реакции Надежды, взглянувшей сначала на телефон, а потом на Гудина, и по неожиданной реплике того: работничек! – понял, что только что они обсуждали его прошлые звонки по телефону.
Иван Гаврилович по-прежнему столовался, чем Бог послал, то бишь, что Надежда дала. Поэтому он был дополнительно зависим от неё. А Платона он так назвал или из-за своей зависти к нему и вредности, или из-за низости и скудоумия.
Поэтому после обеда в столовой, забирая в офисе чайник, Платон отплатил шильнику сторицей, кивая головой в его сторону, но сказав, будто бы не замечая того:
– «Надь! А ты своих работничков скоро приучишь брать, прям с руки, а то и с ладони слизывать!?».
Позже Надежда в очередной раз расспрашивала Платона о Ксении, завидуя её красоте и фигуре, в отместку потешаясь над неумением генеральской дочки работать и зарабатывать деньги.
В этот же день, вспомнившая всё за неделю Надежда, приревновала Платона не только к ребёнку, к печатанию в журналах, к истинно верующей сестре, к стройности жены, но и к голубям, прилетавшим к нему.
– «Гули, гули, гули, гули!» – заорала она в форточку, распугивая, боявшихся начальницы птиц, до того под окном клевавших хлебные крошки.
Для восстановления своего статуса
– «… дабы наши птицы были сыты!».
Быстро же она примазалась к моей кормёжке птиц! А где её «доброта» была раньше? По отношению людей к маленьким детям, зверям и птицам вполне можно судить о душе человека! – подытожил Платон.
Вечером он поведал Насте о разговоре со своей начальницей, о её характере, взглядах и культуре, о том, что та считает, что у неё всё лучше всех, а люди все кругом некультурные дураки, и без вкуса.
– «Да, но это заблуждение помогает ей жить!» – сделала неожиданный вывод сестра.
– «Ещё как! Она же оптимист, как и я, Козерог!» – несколько опасливо ответил брат.
– «Меня всегда очень возмущало, а потом даже стало забавлять, как она тебя, шестидесятилетнего, зовёт к телефону по имени, но без отчества!» – добавила Настя.
– «Ничего не поделаешь! Она воспитывалась в хлеву! И, к сожалению, в Москве живут и работают не только интеллигенты!» – чуть сокрушённо заметил Платон.
С окончанием страстной недели окончательно улеглись и страсти по Татляну. Но тот пока так и не ответил своему настойчивому поклоннику.
А Платон подарил его песни не только отставному полковнику Палеву, но также и сестре Насте, и новому знакомому из Новокосино, постоянному клиенту их ООО «Де-ка», бывшему трубачу эстрадного оркестра, а ныне пенсионеру, Александру Нестеровичу, обсудив с ним эту тему.
– «Когда слушаешь Татляна, то непонятно, как он дышит во время исполнения?!» – поделился Платон со специалистом.
– «О! Это большое искусство! Сразу и не объяснишь! Но мало кому это так удаётся!» – объяснил бывший профессиональный трубач, знающий толк в этом.
А на вопрос Платона, как идёт прослушивание его подарка, Александр Нестерович со вздохом ответил:
– «Да-а! Жан Татлян – певец души моей!».
– «А ты заметил, что, несмотря на кажущуюся грустность некоторых его песен, а точнее сказать – романтичность, всё равно все они жизнеутверждающие!» – спросил Платон мнение товарища.
В свою очередь тот предложил Платону собрание песен Валерия Ободзинского. Платон обещал ответить после консультации с женой.
Довольный результатом, он распрощался с трубачом. Но до сих пор так и не было ответа от полковника.
А всё направленное Жану Арутюновичу теперь уже с чистой совестью и ощущением выполненного долга, он отдал в полное использование дочери Екатерине, артистке и преподавателю танцев, имевшей некоторый выход на новых эстрадных певцов.
Но теперь приближалась Пасха. За два дня до неё, вечером в пятницу, Платон увидел дома крашеные яйца. Но Кеша по просьбе мамы сразу предупредил отца, что их и куличи пока есть нельзя!