Год Быка
Шрифт:
Дождь стих только глубоким вечером, возобновившись ночью и продолжившись утром в понедельник. Поэтому для того, чтобы добраться до станции через лужи и грязь, Платону пришлось даже надеть сапоги, в коих он вынужден был проходить весь рабочий день.
Во вторник вечером супруги встретились на даче. Вместо ужина Платон угостил жену ею изобретённым десертом из пломбира, посыпанного крошками печенья с фруктами: перемешанными в сахарном песке клубнике с чёрной смородиной и малиной. Угощение понравилось не только Ксении.
– «Эй, веселей!» – боднул кривым, но острым рогом нестареющий парнокопытный из глубин подсознания Платона, и тот завёлся…
– «Ты, смотрю, тоже наелся до поросячьего визга!» –
– «А кто ещё?!» – задал он Ксении чисто риторический вопрос.
Первая декада июля на своём исходе, наконец, одарила тёплой и солнечной погодой, природа словно оживилась, настроение улучшилось.
Оживился и поэт, неожиданно в день рождения матери сам себя одаривший стихотворением:
«Мой блюз»
В первые выходные второй декады июля Платон с Ксенией были на даче одни, посему вовсю занялись столярно-малярными модернизациями старой мебели, придавая ей красоту и уникальность, а также занимались экстерьером своей дачи, участка, в частности установили шатёр – нанеся последний штрих в оформлении сада на лето.
Неожиданно через калитку заголосила сборщица денег за электроэнергию Галина Ивановна:
– «Платон Петрович, здравствуйте! Я к Вам за электроэнергией!» – обрадовала она его лучезарной улыбкой на солнечном лице.
– «Галина Ивановна! Вы бы хоть заранее предупредили, а то мы с женой только что в магазинах все деньги потратили, вчистую!» – удивился хозяин такому нелепому совпадению.
Он всегда платил вовремя и никогда не был в должниках. А тут?!
– «Ну, хорошо! Тогда сами снимете показания счётчика, и когда будут деньги, занесёте ко мне!» – объявила она безапелляционно уже без лучей на металле, резко оборачиваясь и стремительно уходя.
– «За… овсом, пожалуйста, сами!» – возмутился он бесцеремонности служанки народа, подходя к Ксении, нудно отчитывавшей котёнка.
– «В конце концов, разговаривай с ним по-людски! Ведь ты же человек! И вообще, кошки созданы для того, чтобы их гладили!» – невольно перенёс он раздражение на свою женщину.
Выходные дни прошли в обыденных хлопотах, наступили будни.
Платон уже работал, а Ксения уже была в отпуске. За участившееся несовпадение отпуска супругов у неё уже вырос немалый зуб на начальницу Платона Надежду, в отличие от него самого.
– «Платон! Ты раньше дома, когда утром вставал в туалет, свои плавки вешал себе на конец! А теперь я этого что-то не вижу?!» – начала утро с расспросов любопытная жена.
– «Ну, что ты хочешь?! Хватит издеваться! Сколько можно баловать?!» – замаскировал муж своё смущение.
У тебя уже детство в жопе не играет, или что-то другое?! Может плавки тяжёлые стали?! Или у твоей вешалки крючок не в ту сторону загнулся?!» – не унималась, разошедшаяся Ксения.
– «Ну, сколько можно озоровать? Пора и серьёзным быть!» – как мог, отбивался муж.
– «А, что? У тебя уже что-то серьёзное?!» – потянулась, было, она к голому заду, выходящего из спальни мужа.
В понедельник, не смотря на число 13 июля, на работе всё было по-прежнему. Моя руки, Платон с удивлением вдруг обнаружил, что у него не кусок мыла, а два маленьких обмылка:
– «Во, засранка, Надька! Меня держит за человека второго сорта! Потому и обмылки свои подсовывает!».
На следующее утро наступил Данилов день, то есть 14 июля – день рождения сына Платона Даниила.
Утром попутчиком Платона оказался дальний сосед по их дачной улице, бывший футболист, а ныне алкоголик, пенсионер с шестилетним стажем, Владимир. Их неспешная беседа в вагоне электрички, часто прерывающаяся «аками» со стороны уже плохо слышащего, не стимулировала Платона на её продолжение, и в разговоре наступило затишье. Почему-то затих, возможно, уже сморенный утренней жарой, и почти весь вагон.
Природа словно старалась отдать долг жарой до тридцати. И вдруг тишину жаркого вагона неожиданно разбудил громкий чих моложавой женщины, слишком энергично обмахивавшейся веером.
Народ словно проснулся и загалдел с новой силой.
Уже на работе, поздравив по телефону сына Даниила с днём рождения, Платон в своём прохладном помещении с удовольствием углубился в традиционное наклеивание этикеток на банки.
Эта тупая работа позволяла ему всегда иметь свободными свои мозги для писательского творчества, и он этим плодотворно пользовался, и не только на рабочем месте.
В обед в столовой Платон отметил про себя, как писатель, два интересных наблюдения.
Совсем молодой мужчина сел за соседний стол лицом к нему, и теперь Платон невольно полностью созерцал это чудо общепита.
Тот положил оба локтя на стол. Левый вдоль его края кистью под себя.
А правый, в котором держал ложку, отвёл далеко в сторону.
С ногами же всё было наоборот. Здесь в сторону было отставлено почему-то левое колено.
Поэтому в проекции на Платона мужчина занимал фактически два места. Видимо этот мальчик с детства отстаивал своё я и место для него.