Год, когда я стала Изабеллой Андерс
Шрифт:
Глава 4
Неделю спустя я прохлаждаюсь на балконе очень красивого гостиничного номера, глядя на сверкающие огни Эйфелевой башни. При этом вполуха слушаю, как Индиго обдумывает наш план, как вытянуть правду из бабушки Стефи, которая сидит внизу в баре и выпивает.
С тех пор, как я обнаружила, что, возможно, не знаю, кто моя настоящая мама, мой разум застрял между реальностью и Страной Грез, где он создает всевозможные сценарии того, куда все это пойдет, где я окажусь, если
— Повеселись, ладно? — сказал он, направляясь к входной двери, чтобы уйти. — И береги себя.
Я выдавила из себя натянутую улыбку.
— Ладно.
Он неловко похлопал меня по руке и выскочил из квартиры, даже не попрощавшись ни с бабушкой, ни с Индиго.
— Все будет хорошо, — сказала бабушка с напряженной улыбкой. Потом она хлопнула в ладоши и заставила себя улыбнуться по-настоящему. — Ладно, вы двое. Давайте заканчивать паковать вещи. Мы уезжаем рано утром в понедельник.
И на этом все закончилось. Последние семь дней были заполнены упаковкой вещей, поездкой в аэропорт на автобусе, полном пожилых людей, двенадцатичасовым рейсом в Париж и поездкой в отель. Мы здесь уже больше суток, но потратили уйму времени на то, чтобы выспаться. Зато после того, как я проспала большую часть дня, чувствую себя очень бодрой, хоть за окном и наступила ночь.
— Я подумала, что сегодня, возможно, лучшая ночь, чтобы привести наш план в действие. — Индиго балансирует пепельницей на животе, затем закидывает ноги на перила и затягивается сигаретой. — Я знаю, что мы только что приехали и все такое, но не думаю, что нам стоит терять время. Ты и так уже слишком перенервничала.
— Я не нервничаю… просто задумалась. — Я пытаюсь сосредоточиться на ней и разговоре. — И о каком же плане идет речь? Сделать что-то захватывающее? Или напоить бабушку? — Я обмахиваю ладонью лицо, чтобы остыть.
В Саннивейле июньские температуры обычно колеблются от двадцати пяти до двадцати семи градусов в самый жаркий день, а ночью опускаются до четырёх. Здесь сейчас восемь часов утра, и кажется, что на улице уже около тридцати двух градусов.
— Мы не будем ее спаивать. Мы подождем, пока она сама напьется. И нам, возможно, не придется ждать так долго. — Она стучит сигаретой по пепельнице. — Ты видела все эти мини-бутылки, которые она выпила в самолете?
Я хихикаю.
— Да, я знаю. Не могу поверить, что она играла в алкогольную игру со своими друзьями.
— По-моему, это так круто. Надеюсь, я буду такой же крутой, когда состарюсь. — Она опускает ноги на пол, наклоняется вперед в кресле и кладет руки на перила балкона, глядя через край на тротуар внизу. — Я говорила о твоем путешествии к самопознанию. — Она замолкает, о чем-то размышляя и попыхивая сигаретой. — Думаю, нам стоит начать сегодня вечером, но не слишком сходить с ума. — Кажется, она говорит больше сама с собой, чем со мной. — Мы должны облегчить тебе задачу.
— Знаю, что я не самый смелый человек на свете, — говорю я, — но я смогу сделать что-нибудь захватывающее. Ты не должна быть ко мне снисходительна.
Она бросает на меня косой
— Осторожнее, Иза. Давать мне такую свободу действий может оказаться опасным.
Я закатываю глаза.
— Это просто вечеринка. Что тут такого?
— Я говорю не просто о вечеринках, я говорю о полном отрыве. Обо всем. — Она смотрит на меня сверху вниз, словно пытается заставить взять свои слова обратно. Я не ломаюсь. Не поддаюсь. Я потратила слишком много своей жизни, делая это, что я болезненно осознала за последнюю неделю. Медленная улыбка кривит ее губы. — Хорошо, тогда давай сделаем это. — Она вскакивает на ноги, возвращается в комнату и начинает рыться в чемодане.
— Что ты делаешь? — Спрашиваю я, входя за ней в комнату.
— Ищу для тебя наряд, достойный клуба, — говорит она, разбирая свои платья, рубашки и шорты.
Я начинаю нервничать, когда она поднимает обтягивающее красное платье, которое, похоже, едва прикроет мою задницу.
— Ни хрена себе. — Я отрицательно качаю головой. — Я не смогу это надеть.
Она хмурится.
— Почему нет?
— Ну, для начала… — я ломаю голову, ища причину, кроме той, что буду чувствовать себя идиоткой. — Я не побрила ноги.
Она щелкает запястьем, жестом предлагая мне двигаться дальше.
— Тогда поторопись и сделай это.
Я нервно ковыряю ногти.
— Я, гм, не захватила с собой бритву.
Она смотрит на меня в замешательстве и вдруг расслабляется.
— О, я понимаю. Ты никогда не делала ничего подобного раньше, не так ли?
Скрещиваю руки на груди, чувствуя нелепую неловкость.
— Что именно?
— Не брилась. Не красилась, — она протягивает мне красное платье. — Одевайся.
— Я никогда по-настоящему не заботилась о своей внешности и никогда не увлекалась девчачьими штучками. — Я замолкаю, чувствуя себя ненормальной. — И знаешь, довольно трудно просить мою маму Линн показать мне, как наносить макияж и все такое прочее, когда я знаю, что она, вероятно, просто посмеется надо мной и скажет, как нелепо, что я думаю, что это поможет моей внешности.
Как в тот единственный раз, когда я попросила ее купить мне платье. Мне было двенадцать, и у нас намечались танцы в седьмом классе. Я решила принарядиться, так как слышала, что большинство девушек так и делают.
Линн рассмеялась, когда я спросила.
— Не говори глупостей. Ты будешь ужасно выглядеть в платье, — сказала она.
Я с трудом сдерживала слезы.
— Думаю, мне следует попытаться принарядиться. Я имею в виду, все остальные в моем классе так и сделают.
Она повернулась ко мне с мертвенно-серьезным выражением лица.
— Изабелла, я собираюсь сказать тебе кое-что, что тебе не понравится. — Она заколебалась, словно раздумывая отступить. — Ты слишком неуклюжа и невзрачна, чтобы наряжаться. Тебе следует просто придерживаться свободных джинс и толстовок. Они лучше подходят твоему типу телосложения.
Когда я об этом вспоминаю, то невольно задаюсь вопросом, было ли это отправной точкой для моей одержимости широкими джинсами и толстовками. Конечно, я носила их и раньше, но не потому, что чувствовала необходимость. Я просто не знала, как подобрать одежду. Кроме того, их было удобно носить, когда я играла в баскетбол.