Год, когда я стала Изабеллой Андерс
Шрифт:
Губы бабушки Стефи приоткрываются, но она быстро качает головой.
— Нет, я больше не собираюсь тебе лгать. Я сказала твоему отцу, что меня тошнит от всего этого дерьма и что пришло время рассказать тебе. Что они не могут просто продолжать обращаться с тобой как с ничтожеством, что пришло время. — Она садится в кресло рядом со мной и ее плечи поникают. — Иза, я очень люблю тебя. Ты должна это помнить, хорошо? Я так сильно люблю тебя, и ты моя фантастическая, удивительно странная, держащая меня в напряжении внучка. Твой дедушка
— Эй, — восклицает Индиго, но потом поднимает руки. — А знаешь что. Не бери в голову. Сегодня я больше не собираюсь открывать рот.
— Хорошая девочка, — говорит ей бабушка Стефи и снова смотрит на меня. — Мне нужно знать, что ты все это понимаешь. Что тебя любят.
Я с опаской киваю, ковыряя ногти.
— И твой папа тоже тебя любит, — пытается настаивать она.
— Ладно. — На этот раз я говорю не так уверенно.
— Я знаю, что он не самый лучший отец в мире, но знаю, что он любит тебя, — настаивает она, выглядя немного встревоженной. — Просто он не всегда может это показать.
— А как насчет Линн? — Я смотрю ей прямо в глаза и вижу, как на ее лице мелькает страх.
Она с трудом сглатывает.
— Линн… — Она потирает рукой по лицу, явно волнуясь.
— Она не моя мама, — отвечаю я за нее дрогнувшим голосом.
Она выглядит совершенно раскаявшейся.
— Мне очень жаль, Иза. Я не хочу, чтобы тебе было больно, но думаю, что нет иного способа.
Ее слова доходят до меня, но требуется секунда или две, чтобы они по-настоящему поразили меня. И, черт возьми, они причиняют боль, как удар ногой, удар локтем, рана в сердце.
— А кто моя настоящая мама? — тихо спрашиваю я, отказываясь смотреть на Индиго, хотя чувствую, что она пытается поймать мой взгляд.
Бабушка Стефи поджимает губы и поднимает взгляд.
— Хотела бы я тебе сказать, но… — Она опускается передо мной на колени. — Я не знаю, кто она. Только твой отец… и Линн. Они держали это в секрете от остальных членов семьи, что было совсем несложно, так как они почти ни с кем не общаются.
Ее руки обвиваются вокруг меня, и она обнимает меня всем своим существом.
— Я знаю об этом только потому, что твой отец однажды попросил меня взять тебя на воспитание. Твоя мать… она не могла позаботиться о тебе по какой-то причине, а твой отец… ну, сначала он спросил меня, могу ли я позаботиться о тебе, потому что он не хотел отдавать тебя в приемную семью. Но потом что-то изменилось, и он решил, что хочет оставить тебя. Я пыталась отговорить его, особенно из-за Линн, но он слишком тупоголов, чтобы слушать, что я говорю. — Она откидывается назад и берет мои руки в свои.
Я понимаю, что мои пальцы дрожат, что все мое тело дрожит.
— Мой отец никогда не говорил, почему он взял меня к себе? — Шепчу я. — Почему он передумал? Или зачем маме понадобилось меня отдавать?
Она печально качает головой.
— Прости, дорогая,
В голове у меня все смешалось.
— Подожди… четырнадцать лет…
Она крепче сжимает мою руку, словно боится, что я убегу.
— Ты жила с матерью несколько лет, а потом переехала жить к отцу.
Я сжимаю дрожащие губы, и слезы жгут мне глаза.
— Почему я ничего этого не помню?
— Дорогая, тебе едва исполнилось три, когда все это случилось. — Ее голос нежен, но она крепко держит меня за руку, и слезы катятся по моим щекам. — Я знаю, что это трудно принять, но…
Прежде чем она успевает закончить эту мысль, я вырываю свои руки из ее и бегу в ванную.
— Кажется, меня сейчас стошнит, — говорю я, захлопываю дверь и запираю ее изнутри.
После того, как я выблевываю вино, которое выпила ранее, я опускаюсь на кафельный пол перед своей сумкой. Достаю блокнот и открываю его на одном из моих любимых комиксов, которые я нарисовала, где в главной роли я и женщина, которую я всегда хотела, чтобы была моей мамой. Хотя, возможно, это было не просто желание. Может быть, она была слабым воспоминанием, которое я пыталась удержать в темные времена.
Я дотрагиваюсь до темных линий, которые тщательно нарисовала.
— Кто ты? — Шепчу я.
Молчание — мой единственный ответ, и это в очередной раз ранит мое сердце.
Свернувшись калачиком, прижимаю блокнот к груди. Индиго хотела, чтобы я провела лето, открывая себя, но как, черт возьми, я должна это сделать, если понятия не имею, кто я такая?
После того, как я выплакала все, что можно было, в течение, как мне кажется, нескольких часов, я, наконец, поднимаю себя с пола и вытаскиваю свою задницу из ванной. Свет все еще горит, но Индиго лежит на одной из кроватей, все еще в платье, и храпит.
Мои глаза так распухли, что я почти ничего не вижу, но стою уверенно. Мне приходится это делать, чтобы скрыть нервы, бушующие внутри меня.
— Когда я вернусь, я хочу найти ее, — говорю я бабушке Стефи.
Она быстро наводит пульт на телевизор, выключает шоу, которое смотрела, и протирает сонные глаза.
— Дорогая, я не уверена, что это хорошая идея.
— Мне все равно, хорошая это идея или нет. — Сажусь на край кровати, все еще держа в руках блокнот. — Это то, что я должна сделать. Всю свою жизнь я чувствовала себя сумасшедшей, потому что никогда, никогда не вписывалась в свою семью. И теперь я понимаю, почему… И я хочу знать, кто она, похожа ли она на меня. Может быть, она сможет меня понять. — Может, она меня полюбит.