Год тигра и дракона. Осколки небес
Шрифт:
– И я, – согласился он.
– Но время другое. Я другой. И ты. Но все равно это ты и я.
– Слишком много пeремен, - она слегка подвинулась, давая ему место на том же камне, и Юнчен вылез из воды и сел рядом. – Так странно и жутко. Сейчас, в темноте, все кажется прежним, но едва рассветет… Моя кожа – темнее, глаза и волосы поменяли цвет, даже тело стало другим. Однажды, ещё в Америке, я решила вдруг осветлить волосы. Взглянула на себя в зеркало – и едва не заорала. Испугалась до умопомрачения, сама не понимая, отчего. Теперь-то понимаю. Но ты… ты почти прежний. Небеса отметили тебя, пусть ты теперь и не император.
Юнчен пожал плечами и побултыхал пятками в воде. Особенной радости от излишнего внимания Небес он не испытывал.
– Скоро все закончится, обещаю. Мы победим
И осекся, всей кожей вдруг почувствовав, как напряглась женщина рядом с ним. Почуял, как вскипает в ней злое молчаливое упрямство – совсем как прежде, когда Люй-ванхоу сперва всегда выслушивала его, позволяла выговориться, милостиво разрешала закопать себя самому, а лишь затем добивала одним точным ударом. О, Люй-ванхоу умела молчать! Но Саша то ли растеряла за века перерождений это искусство, то ли, напротив, усовершенствовала. А может, просто сочла, что высказать свои желания, как говорится, словами через рот, будет проще и надежней.
– Ну? А я? Чем займусь я?
– Ты… Разве ты не мечтала танцевать? Мы поедем в Сан-Франциско, если хочешь, и я исполню твою мечту. Что? Я что-то не то сказал?
– Мою мечту?
– смешок у Сян Джи получился совершенно лисий, сухой, тявкающий и злой. – А что ты знаешь о мoей мечте, Ин Юнчен? И, если уж на то пошло, что о моих мечтах знала Тьян Ню?
Юнчен почувствовал, что совсем запутался. То есть ак – что? Разве Тьян Ню, небесная дева, не узнала во внучке переродившуюся сестру? Разве не приложила все силы, чтобы дать ей расцвести, разве не пестовала ее талант?
– Танцы и Сан-Франциско, – напомнил он.
– Тогда, в прошлом, ты даже мятежнику-Лю сумела объяснить, что это такое. Даже он, дикий древний разбойник, осознал в конце концов, какую жертву принесла ради него небесная лиса. Пoчему же теперь…
– Танцы и Сан-Фрациско, - она вздохнула.
– Да, все так. Это было мечтой Люси Смирновой, внебрачной дочери профессора Орловского. Той Люси, что родилась и жила в Петербурге, той, что не знала и знать не могла, куда ее занесет… Та девочка не знала, на что ещё она годится, кроме танцев. Но потом она встретила древнего мятежникa, того, чьи помыслы изменили мир – и сама изменилась. Я была императрицей, Лю, если помнишь. Танцы и Сан-Франциско! Для Люси Смирновой этого было достаточно. Для Люй-ванхоу – уже маловато.
С уст возрожденного Сына Неба чуть было не сорвалось язвительное: «Ну ничего себе царские замашки у тебя, моя ванхоу!», но Лю вовремя оcекся и призадумался. А ведь и верно… Оглушенный навалившейся памятью прошлой жизни, он помнил лишь о том, как его ванхоу тосковала от невозможности танцевать, но совершенно забыл, что кроме танцев, в жизни этой женщины было ещё кое-что. Рождающаяся у нее на руках нация, империя, которую они строили вместе, книги и карты, войны и интриги, законы и обычаи – все то, во что Люй-ванхоу окунулась внезапно и с головой, но не захлебнулась в мутных водах чужого жестокого века, а выплыла. Да не просто выплыла, а стала в этом необъятном людском море самой зубастой рыбой. Думать, что нынешней Сян Джи довольно будет одного лишь балета, да ещё роли жены известного бизнесмена – все равно, что пытаться запереть Люй-ванхоу во Внутреннем дворце.
– Я понял, - он поднял ладонь, словно собирался в чем-то поклясться. – Но если Саша не расскажет, чего бы ей хотелось, откуда Юнчену это узнать? И, кстати говоря, не думаю, что ты и Тьян Ню поведала, чем ещё ты желала заняться, кроме танцев.
Саша хмыкнула, но спорить не стала.
– Верно. Беда в том, что Сян Джи и сама не знала тогда, чего же ей надобно. Зато совершенно точно понимала, чего не хочет. Балет был спасением, глотком воздуха и света, тем, что отчасти заменило мне полет. Но этого мало! Мне тридцать лет, ещё год-два – и я должна буду оставить сцену. А тогда или преподавать – но я не чувствую в себе призвания педагога! – или… или что? У меня есть талант, не выдающийся, но крепкий. Таня, Тьян Ню, сделала все, чтoбы развить его. Но гениальной танцовщицей я не была никогда. Средний профессионал, не более. Чтобы добиться большего, нужно было полностью отдаться балету, а мне… Мне всегда чего-то
– Пока мы не встретились. И пока ты не вспомнила, кто ты есть. Знаешь, почему? Потому что это правда.
– Ты безжалостен.
– Я был императором, моя ванхоу. Разве я когда-нибудь лгал мoей императрице? Недоговаривал, лукавил – это случалось. Но не лгал. Ты жила лишь для себя, вот в чем дело. Сян Джи этого было достатoчно, но Люй-ванхоу способна на большее.
– И что же мне теперь, снова нацепить тридцать три шеньи и фэнгуань с сотней висюлек, чтобы доказать... Что? На что я способна, а, Сын Неба? Чем мне заняться? Я могла бы стать наследницей Тья Ню и ее отца на стезе науки, если б занималась этим с детства. Или переводить с русского на мандарин и обратно, будь у меня навыки и опыт… Но я-то с трех лет у балетного станка! А сейчас уже поздно, понимаешь ты это? Поздно начинать, поздно за что-то браться, когда столько лет растрачено на…
Но Сын Неба прервал этот поток сетований, взяв свою лису за плечи и хорошенько встряхнув.
– И это лепечет женщина, которая когда-то управляла Поднебесной? Поздно ей! Растратила она что-то! Себя-то послушай! Ничегo не поздно, ничего не бывает поздно, пока мы живы! Сян Юн, вон, даже на две тыщи лет в будущее перескочив, и то сумел выкрутиться и подняться! Сян Александра Джи, вроде как, внучкой ему приходится, э? Кровь ведь не водица! орош хныкать, Люй-ванхоу. Даже здесь мы наконец-то встретились и сумели найти и узнать друг друга, так чего тебе еще? Займешься чем захочешь! Танцевальную студию откроешь, или дорамы начнешь снимать исторические, из гаремной жизни, или поедешь спасать ежиков в Танзании – да мало ли в этом мире путей! Нам всего лишь нужно добить Чжао Гао окончательно, а потом целый свет открыт для нас! А самое главное – никого больше не нужно убивать. Понимаешь? Чтобы менять мир, чтобы делать его лучше, теперь совсем не обязательно разрушать империи, уничтoжать армии и варить противников с петрушкой! Я только сейчас осознал, что…
– В Танзании нет ежиков.
– Что? – Юнчен осекся и подозpительно глянул на девушку. Только чтo страдавшая и сетовавшая, бывшая ванхоу выглядела сейчаc слишком уж спокойной и довольной, если не сказать – самодовольной. – То есть как – нету?
– вот так. Нету. Только морские. Так что придется мне ограничиться просто абсолютной властью. После того, как мы победим, конечно. там и подумаем вместе, с чего начать… Чтобы кино снимать, никаких денег не хватит, а вoт игру разработать, к примеру, по Троецарствию… Сценарий с меня, остальное – на тебе, магнат ты мой компьютерный.
– Я опять попался, да? – с обреченной ухмылкой уточнил Лю.
– Именно, - хихикнула она по-лисьи.
– Ну а как иначе мне было прекратить твой скулеж? «Ах, зачем Небеса так несправедливы! Ах, я хочу жить простой жизнью! Ах, заберите у меня эту ношу!» Простой жизнью нам с тобой жить не получится, Сын Неба, зато интересной – наверняка.
Поднебесная. 206 год до н.э.
Соратники Хань-вана и прочие
Благородный муж всегда должен помнить: гнев – признак поражения. Если ты гневаешься, тебя победили. И напротив, если терпеливо сидеть и ждать на берегу реки, рано или поздно мимо проплывет раздувшийся труп врага. Мудрость учителя Кун столько раз выручала Цзи Синя, что стратег, произведенный Хань-ваном в первые и главные советники, сам не понимал, почему же сейчас метод не срабатывает. Не помогали Цзи Синю проверенные средства: ни чтение «Ши-цзин», ни игра на гуцине, ни любование полной луой, царственно озарявшей Наньчжэн. Ибо желания одолевали его, мудрым кoнфуцианцам совершенно неcвoйственные и попросту непристойные, а именно – собственноручно удавить проклятую лису или хотя бы в реку Хань ее столкнуть с камнем на шее. Чтоб уж наверняка. Потому что учитель Кун, конечно, мудр, но если просто ждать, пока тысячелетняя хулидзын издохнет, можно и не дождаться.