Год тигра и дракона. Осколки небес
Шрифт:
– Потерпи еще немного, – шептал Лю.
– Уже скоро. Я уже скоро.
Злой зимний ветер срывал слова с его губ и нес их в сторону лагеря Сян Юна, где небесная женщина должна была, наверняка должна была их услышать.
Над Гайся, где загнанный и прижатый к реке Сян Юн встал лагерем, бушевал воистину великий ветер, совсем как в сложенной мятежником Лю когда-то песне, и вздымаясь, неслись и клубились тучи. Снег вперемешку с песком срывал навесы, трепал палатки и так и норовил засыпать противоборствующие войска. Ханьские
– Может быть, государь обождет, пока уляжется непогода?
Лю даже прислушиваться не стал, от которого именно из взъерошенных сановников и генеpалов долетела эта осторожная реплика. Вся пестpая стая приближенных все равно ничего не рeшала,их уговоры и опасения срывались с уст и улетали в бушующее небо,тонули в волнах взбесившейся Янцзы, клочьями пены разметанные по холодному песку, но ушей Хань-вана достичь не могли. Они гадали, предполагали и опасались, но он – знал, абсолютно точно знал и причину, по которой ярилась буря, и то, что поступает правильно.
Небеса напоминали своим посланницам, что их время на земле истекает.
Так сказала Тьян Ню и раскрыла ладонь, показав глиняную рыбку, которая билась и трепетала, словно живая. Две половинки печати Нюйвы отчаянно стремились соединиться, чтобы открылись врата сквозь время и пространство, чтобы двое смогли уйти. Пoтому и разразилась буря, потому и ветер,и рев волн,и бешено летящие тучи,и невиданные зимние зарницы, опоясывающие небо.
– Закутайся теплей, сестрица, как бы тебя не продуло, - только и сказал Лю, осторожно подcаживая свояченицу на колесницу.
– Вот и все.
Он хотел ещё добавить: «Помяни нас в своих молитвах, когда вернешься на Небеса», но не стал, просто на мгновение сжал узкое белое запястье небесной девы – и отпустил. Без промедления и сожалений, словно залетную, загостившуюcя в чужих краях птицу.
Ветер взревел и вдруг почти утих, Тьян Ню негромко сказала что-то на прощание, лошади пошли шагом, но Хань-ван уже не слушал и не слышал.
Он стоял у ворот лагеря, смотрел вслед колеснице и из всех сил запрещал себе бояться.
– Государь!
Лю вздрогнул. Мироздание пришло в движение, Небеса призывали своих дочерей, cудьба Пoднебесной повисла на тоненькой нити – и его собственная судьба тоже, и в этот величественный и жуткий миг кто-то посмел…
– Государь!
– Чего тебе, стратег Ци?
Цзи Синь, вместе с Инъяном отвоевавший себе если не прощение,то хотя бы сисхождение, рисковал вновь лишиться милости Хань-вана. Но он знал, ради чего рисковал, и, кажется, готов был рискнуть.
– Государь, мы теперь же нападем на чусцев? Сян-ван сейчас испытает душевный трепет, его решимость пошатнется,и мы…
– Ты что, считаешь своего государя животным, Цзи Синь?
– прервал его Лю. – Бессмысленным и лютым зверем, которому неведомы ни честь, ни сострадание? Сян Юн был разлучен с супругой даже дольше, чем я – с Люй-ванхоу. Я дам ему
– Я… - стратег по старой памяти вскинулся было возразить, но сразу осекся, склонился и отступил: - Ничтoжный слуга поял повелителя.
– В самом деле?
– Лю ухмыльнулся. – Экий ты стал смышленый, стратег Ци. Вот и славно. И, кстати… Раз уж ты напомнил, прикажи-ка нашим людям петь песни.
– Ка… Какие песни, государь?
– Чуские песни. Пусть поют их весь день и всю ночь, да погромче. И сердце моего дорогого брата Юна наверняка возрадуется, когда он услышит песни своего родного края, как думаешь, а?
Цзи Синь только моргнул, мгновенно разгадав замысел Хань-вана и устрашившись на миг, насколько далеко нынешний Сын Неба ушел от веселого и простодушного мятежника Лю. Много разных чувств испытает Сян Юн, заслышав чуские песни из стана врага, но уж точно не радость.
Сян Юн, Таня и Люся
Всю ночь бесновалась непогода, а наутро, едва лишь рассвело, со стороны вражеских позиций раздался оглушительный барабанный бой. Будто Хань-ван решился-таки бросить вызов небесному гневу, выкликая на битву не чусцев, а самого Лэй-гуна. Но вместо витязя-единоборщика из рядов ханьских воинов выехала уже знакомая повозка со знаменем Небесной Девы и в сопровождении нескольких всадников покатила к чуским валам. И если зрение не подводило Сян Юна, а оно не подводило,то позади возчика сидела его жена – Тьян Ню.
– Куда? Это ж опять ловушка!
– успел лишь крикнуть вслед Джунли Мо, когда государь пришпорил Серого и рванул навстречу.
Сян Юн согласен был и на хитрую ловушку,и на стрелу в грудь,и на что угодно, только бы еще один раз заглянуть в эти прозрачные глаза. Говорят, что отрубленная голова видит и слышит еще целых шесть мгновений. Этого вполне хватит.
Но ханьцы со знаменами парламентеров, едва завидев несущегося на всем скаку чусца, развернулись обратно, возница тоже бросил поводья и бегом припустил следом за соратниками. Только енщина в меховом плаще не сдвинулась с места.
Серый взвился а дыбы, когда хозяин резко осадил его рядом с повозкой, и тогда она встала во весь рост и протянула к вану-гегемону руки.
Еще одного приглашения Сян Юну не требовалось. Он легко подхватил небесную деву, словно она ничего не весила, и одним рывком усадил впереди себя.
Слов тратить понапрасну чуский князь не стал, просто стиснув Тьян Ню в объятиях с такой силой, что бедняжка невольно пискнула под слоями одежды.
В это время прямо над их головами сверкнула молния и от грома дрогнула земля под копытами Серого. То ли Небеса настоятельно чего-то требовали, то ли ждали от смертных повиновения. В любом случае, сейчас их пожелания значили для Сян Юна не больше, чем жужжание мухи.