Год - тринадцать месяцев (сборник)
Шрифт:
Но вот и Нина замечает Графа.
— Какая симпатичная куколка!.. — шепчет она. — Это Тамара, дочка вашего предшественника Федора Петровича…
И потом Нина не без удовольствия сообщает, что Тамара осенью ездила поступать в Чебоксарский университет, но не прошла по конкурсу — и теперь нигде не работает и мечтает о том, как бы выйти замуж.
— По-моему, ее мечта скоро сбудется, — добавила Нина.
Когда танец закончился, мы стояли у стены и не знали, о чем говорить. Нина как-то заметно погрустнела, с ее только что полыхавших щек спал румянец.
— А вам нравится Тамара? — спросила она с каким-то нервным усилием.
Я пожал плечами.
— Но у нее красивые глаза, хотя и глуповатые…
— Твои глаза, Нина, мне больше нравятся.
— О, вы, оказывается, умеете и комплименты говорить!..
Но тут объявил чей-то звонкий девичий голос игру в «Судьи». Нину позвали подруги. Она отрицательно покачала головой, но две девушки
С неба звездочка упала
И разбилась на куски!
Наша молодость пропала
В средней школе у доски-и!..
А на улице холодно и темно. Я поднимаю воротник и медленно бреду по дороге. Вот так, думается мне уныло, «наша молодость пропала в средней школе…» Вот тебе и любовь, и дружба… Совсем я запутался со своей лекцией. Не пишется, и все тут. Я было решил, что нужно рассматривать эту проблему в философском плане и набрал в библиотеке книг и журналов со статьями философов. Но от этого чтения запутался еще больше. В иной брошюре человек раскладывается по частям, словно это не живой организм, а какой-нибудь будильник! И как грубо, как примитивно! В одной, например, брошюрке написано, что чувство ревности в нашем обществе прогрессивное, передовое, а в капиталистическом обществе отсталое, потому что оно всегда связано с «имущественным неравенством». Прогрессивность же чувства ревности в нашем обществе автор видит в том, что в нем есть «элемент соревнования», и объясняет это так: «Если моя жена посмотрит на другого мужчину теплыми глазами, то я начинаю стараться стать лучше его». Интересное дело! Во-первых, в чем причина «теплого взгляда»? Может быть, мою жену не удовлетворяет мой «ос или мои уши, то как мне стараться? А если ее не удовлетворит моя зарплата в сто шестьдесят рублей, когда как «другой мужчина» получает сто семьдесят? Что в таком случае я должен делать? Хорошо, я залезу в долги, продам мамину корову и куплю гарнитур производства ГДР, я «стану лучше его», а тут появляется какой-нибудь Николай Николаевич с «железным конем», и у моей жены, значит, опять «теплые глаза»? Ну хорошо, если не рассуждать о деньгах, о имуществе и зарплате, а рассуждать о талантах, о призваниях и работе… Тут разве может быть гарантия, что я самый талантливый, самый способный? «Если моя жена…» Чушь какая-то, честное слово. Да вылезь я на трибуну с такими заявлениями, меня просто-напросто осмеют. По теории этого автора выходит, что я, чтобы угодить Наде, должен был соревноваться с Николаем Николаевичем в квартирах, отгрохать должен был бы какой-нибудь особняк на центральной улице Чебоксар!
Эх, Санька, Санька!.. Совсем ты мозги себе замутил. А не податься ли тебе сию минуту в сторону Сявалкасов?! Ведь у тебя в кармане лежит письмо от Люси, где черным по белому написано, что тебя ждут, ждут, ждут!.. И еще она спрашивает тебя, Санька, все ли ты еще живешь на квартире у Генки!.. В самом деле, зачем ты мешаешь ему? Ведь если верить Нине, он наконец-то нашел то, что так долго и упорно искал. Ну что ж, поставим этот вопрос на повестку дня!..
6
И вот Карликов, Сидор Федорович Карликов, везет меня на телеге на новую квартиру. И радуется, радуется, как ребенок. Он считает, что, увозя меня от Графа, он отомстит ему за все свои обиды — за мужика, за счетчик…
— Это такая женщина, такая женщина! — расточает он восторги в адрес моей будущей хозяйки. — Она всех нас, кабырцев, научила носы вытирать и карандаш держать. Если бы у человека было две матери, второй бы она была у нас!..
Не ждал я от Сидора Федоровича таких восторгов, не ждал.
Телега гремит по мерзлой дороге, во многих домах уже темно, и я говорю, что, может быть, уже поздно и не лучше ли переезд перенести на завтрашнее утро?
— Я ночью тебя привел к Графу, ночью и уведу! — с важной строгостью отвечает Карликов. — И так удивляюсь: как это ты столько протерпел жить у него?! Ведь что удумал? — срам сказать: девчонку-недоростку берет! Тьфу, да и только!..
А Генки дома нет — в окнах темно. И как же я съеду, не предупредив его? Я ведь вовсе не намерен был сегодня переезжать, мы с ним даже толком-то и не поговорили об этом. Обидится парень. Да и у меня-то словно бегство какое получается. Нехорошо. Может, в самом деле, завтра переехать? Ведь и Дарью Семеновну беспокоить… Но Карликов так напорист, так решителен, что противиться ему у меня нет сил. Он сам отпирает дверь, входит в дом и опрашивает, какие вещи грузить. А какие у меня вещи? — все входит в один чемодан, а книжки — в котомку, и я уже готов. Карликов тащит чемодан, стукая о каждый порог, а я еще стою посреди передней избы с котомкой, словно прощаюсь…
— И очень хорошо, что переезжаешь отсюда! — опять строчит Карликов. — Жить с Графом — тьфу, только имя свое порочить. Разве я не вразумлял его? Сынок, сынок,
Наконец телега останавливается перед домом, во всех окнах которого горит яркий свет.
— Видишь! — торжествует Карликов. — Ждет нас Дарья Семеновна. Это такая женщина, такая женщина!..
А на крыльце, скрестив руки под толстой шалью, стоит маленькая старушка, совсем седая. Она и смущена, и кажется, рада гостям, и суетится у нас под ногами, показывая, куда идти. Во всем ее облике что-то такое наивно-трогательное, что и мне хочется ласково улыбаться и говорить шепотом. Она извиняется за какие-то неудобства, за тесноту комнаты, которую она мне отводит в доме, хотя комната так велика и так в ней уютно, что я испытываю даже какую-то неловкость. Но вот она зовет нас с Карликовым пить чай. И мы пьем чай, а Сидор Федорович совсем разошелся: стал вспоминать, как он учился в школе, как Дарья Семеновна с него «снимала кислу шерсть».
— Что вы такое говорите, Сидор Федорович! — пугается старушка. — Какую шерсть? Бог с вами!..
— Ну, оно конечно, я так выразился, вы из нас, охламонов, людей ковали.
— Да что вы, Сидор Федорович, вы все были очень хорошие мальчики, — говорит Дарья Семеновна и нежно смотрит на него.
И мне кажется, что она и в самом деле видит в этом раздобревшем Карликове десятилетнего мальчика.
7
Пока я шел по наезженной дороге, как-то даже не особенно сознавал, куда иду и зачем: то засмотрюсь, как снег березку согнул дугой над дорогой, то где-либо над головой вдруг дятел ударит… А когда показались Сявалкасы, я вдруг отчего-то заволновался. Даже мысль мелькнула: не повернуть ли обратно восвояси? Но я обозвал себя трусом и зашагал дальше. Ведь не воровать же я иду! Не к чужой жене на свидание!..
Так-то оно так, но вот первые дома, первые встречные люди, которые, разумеется, меня не знают — «не наш человек», и под этими взглядами я испытываю странную неловкость оттого, что я не в Кабыре, не в своем Кабыре, а бог знает где. Но ведь сегодня воскресенье, мой день, чего хочу, то и делаю!.. Однако во мне словно черт какой проснулся и перечит мне: «Так-то оно так, но Бардасов и по воскресеньям работает, он вообще не знает, что такое отдых!»
Эту черту я знаю за собой, когда сам себя уличаю в каком-нибудь малодушии или поступке. И не мало она мне приятных моментов в жизни испортила. Впрочем, не знаю, приятных или нет, но ведь вот иду я сейчас, например, к Люсе, и думать бы, кажется, о ней, так ведь нет же, другие мысли лезут! Про Кабыр, про Бардасова, имею я право на воскресенье или не имею, когда другие работают. И почему во мне так укоренилась мысль, что я живу не для себя в первую очередь, а для других? Ну, это, может быть, так и должно быть, потому что другие коммунисты, состоящие со мной в одной партии, доверили мне больше, чем кому-либо другому из своих товарищей. Но почему именно мне они доверили? Потому ли, что работаю больше других? Правда, мне хотя и положено два выходных дня в неделю, но суббота для меня обычный рабочий день, — так уж я сам себе определил. И только в воскресенье отдыхаю: хожу к маме в Хыркасы или читаю книги, журналы да еще вот над лекцией сижу… Но это как отдых, а Бардасов и в воскресенье целый день в хлопотах. Выходит, что есть люди, которые работают больше меня… Тогда… тогда, может, у меня больше знаний, ведь в общей сложности я учился лег двадцать, да, да, двадцать лет!.. Но ведь и другие… И сам не знаю, почему доверили. Но сам для себя я твердо знаю: для себя мне ничего не надо, а самое сильное мое желание такое: пусть сначала все люди вокруг меня будут счастливыми, пусть сначала у них кончатся все горести в жизни, тогда и я буду счастлив. Поэтому, может быть, у меня так нескладно получаются отношения с девушками, то есть я хочу сказать про Надю. Как будто мне мало было, что я буду счастлив, женившись на Наде, все чего-то тянул, откладывал, и вот дооткладывался! Ладно, бог с ней, с Надей, ей, видишь, Николай Николаевич пришелся по душе со своим гарнитуром производства ГДР, пускай… Конечно, мне никто не запрещает думать о своей персоне, заботиться о себе, но отчего так выходит, что для себя, только для себя я и шагу не могу сделать? Не знаю… Мне почему-то скучно заботиться о себе, о своем благополучии, о благах для себя. С той же квартирой. Дали бы, ну и хорошо. А теперь вот в Кабыре я живу, и мне тоже хорошо, и жить у Дарьи Семеновны мне очень нравится. Мои потребности личные таковы, что мне вполне хватает моей зарплаты, которая составляет семьдесят процентов зарплаты председателя колхоза, — такой порядок, и я не задаюсь мыслью, верно это или нет, потому что мне моих ста шестидесяти рублей достаточно. Короче говоря, такой уж, видно, я уродился, иначе жить не могу, не умею.