Год в Касабланке
Шрифт:
Однажды утром прибыли четыре женщины-горянки. У всех четверых были одинаковые морщинистые обветренные лица с татуированными подбородками, а волосы были подвязаны цветастыми платками. Кожа их рук была шершавой, как корпус корабля, долгие месяцы не заходившего в порт, а ногти поломаны от тяжелой работы. Я спросил, откуда им стало известно о том, что мы ищем прислугу.
— В Марокко, — ответил Осман, — слово разносится подобно огню в глубинах ада.
Женщины говорили на берберском, родном языке жителей Северо-Западной Африки. По-арабски они знали лишь несколько слов, а по-французски не понимали совсем. Медведь, будучи выходцем с гор, беседовал с ними по-берберски.
— Они говорят, что добирались сюда несколько дней, — переводил он. — Они все из деревни в горах Высокого Атласа, там еще неподалеку протекает река Зиз. Им потребовалось пять дней, чтобы попасть сюда.
Берберские женщины объяснили через Медведя, что все они — вдовы и очень нуждаются в работе. В деревне совсем нет денег, и жизнь там очень тяжелая. Они заверили, что могут готовить, убирать, стирать и смотреть за детьми. И что важно, работать они будут всего лишь за малую толику от того, что просят здесь. Все четверо готовы спать в одной комнате и все вместе готовы получать столько же, сколько получает одна горничная из Касабланки. У каждой из них была скатка с постельными принадлежностями и заплечный мешок. Они заглядывали мне в глаза, их морщинистые лица выражали готовность приступить к работе немедленно. Я спросил совета у Зохры.
— Дайте им неделю, — ответила она.
Хамза отвел женщин в одну из пустовавших комнат на первом этаже. Они развернули свои скатки, улеглись и быстро уснули.
Посмотрите на фрукты в английском супермаркете. Выглядят они просто замечательно. Каждое яблоко, каждая груша, апельсин или слива сходны со своими собратьями цветом, весом и размерами. И каждый фрукт завернут вместе с двумя или тремя себе подобными в целлофан, на который наклеена этикетка с названием страны. Арбузы привезли с Барбадоса, ананасы — из Танзании, киви — из Таиланда, а клубнику — из Бразилии. В сущности, в самой Британии ничего не растет.
Первый наш с Зохрой поход за фруктами и овощами состоялся на большой открытый рынок, известный тем, что там продаются лишь самые свежие продукты. Куда бы я ни взглянул — везде огромное количество всего, без целлофана и штрих-кодов: горы алых помидоров, океаны лимонов и зеленой фасоли, повозки с тыквами, клубникой и сочным инжиром. Сначала я ворчал себе под нос, недовольный разносортицей и нестандартным внешним видом. Плодов было много, но они были разной формы и с многочисленными бурыми пятнами. Хотя я хорошо помнил бабушкины слова о том, что вкус лежит дальше под кожицей.
Привычка к экономии, выработанная жизнью в Англии, заставляла меня покупать только то, что должно было быть использовано, и ни унцией больше. В Марокко мы могли позволить себе насладиться роскошью излишества. В первую вылазку за продуктами я купил восемнадцать килограммов гигантских помидоров, девять килограммов красного перца, полдюжины кочешков цветной капусты, семь пучков салата, мешок репчатого лука, мешок яблок и три сотни апельсинов на сок (причем заплатил я за эти апельсины столько же, сколько заплатил бы за их дюжину в Лондоне).
Всю следующую неделю я исследовал Касабланку, посещая квартал за кварталом, чтобы составить для себя цельную картину. Хотя Зохра была из Рабата, столицы Марокко, она оказалась знающим гидом. Она провела меня в порт, самый большой в Африке, куда, как я надеялся, на грузовом судне должны были вскоре доставить нашу мебель, и показала мне старую медину и обширный новый район Маариф, модные магазины и рестораны которого были полны нуворишей. Но самым интересным местом оказалась Старая Касабланка.
Здания, построенные там французами после аннексии Марокко в первом десятилетии прошлого века, отличаются стремительными линиями ар-деко и ар-нуво. Я часами бродил по улицам Старого города, рассматривая все подробно: декоративные фасады и позолоченные купола, непременные балконы с чугунными решетками, многостворчатые окна и каменные балюстрады, гладко закругленные прочные стены. Касабланка была первым в мире городом, спланированным с воздуха. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: французы полагали сделать ее драгоценным камнем в короне своей империи. Здания на бульваре Мохаммеда Пятого, главной улице города, являют собой декларацию могущества, наглядное воплощение французского колониального владычества.
Мы проходили по колоннадам, где когда-то в тридцатые и сороковые годы XX века шикарная публика раскупала предметы последней моды. Великолепие тут все еще присутствует, хотя уже и спряталось под слоем зеленой патины и грязи. Люди стремительно проносятся мимо. Никто не потрудится бросить взгляд на витрины. Да и большинство витрин нынче все равно заколочено. Подъезды стали приютом бездомным, а в проходах между домами поселились бродячие собаки и огромные крысы.
Я поинтересовался у Зохры, почему опустел Старый город, для чего людям потребовался новый стильный район Маариф, когда их городской центр — один из самых красивых в мире.
Она долго думала, пока мы шли, а потом сказала:
— Люди не ценят того, что имеют, до тех пор, пока они это не потеряют.
Однажды утром я сидел в саду под банановым деревом. И тут вдруг появился Осман. Он подошел так тихо, будто ему что-то от меня было нужно. Я улыбнулся. Он засеменил мне навстречу, склонив голову. Обе руки его были прижаты к сердцу. Оказавшись рядом, он поприветствовал меня:
— Мсье Тахир!
— Да, в чем дело, Осман?
— Квандиша все еще недоволен.
Опять это имя. Я насупился. Сторож вытер пот с лица.
— Скажи мне, Осман, кто такой этот Квандиша?
Молчание.
— Он здесь работал? — стал подсказывать я. — Он сердится на то, что его обидели бывшие хозяева, или что-то в этом роде?
— Нет, нет. Совсем не это, — сказал Осман.
— Тогда где он живет?
Сторож в беспокойстве облизнул губы.
— В доме, — ответил он. — Квандиша живет в Дар Калифа.
— Но я не видел его здесь. Я бы наверняка заметил, если бы мужчина по имени Квандиша жил в этом доме.