Год в Касабланке
Шрифт:
Хозяин дома рассмеялся, глотнул чаю и рассмеялся вновь.
— Вы не можете себе представить, как мы грустили после того, как произошел тот несчастный случай. Ваш дедушка только что спустился с холма из кафе «Франс», куда он ходил каждое утро. Он подошел к двери и стал вынимать ключ, когда грузовик дал задний ход. Бедняга потерял сознание от удара.
— Вы видели, как это случилось?
— Нет, в тот день я отсутствовал. Когда я вернулся, ваш дед уже умер.
Некоторое время мы сидели молча. Вьющаяся вокруг двери виллы глициния ожила от движущихся теней и птичьего пения.
— Ну, а теперь, — сказал хозяин торжественно, — я передам вам то, за чем вы приехали. Я удивлен, что никто
— Забрать что? — спросил я смущенно.
— Дневники вашего деда, конечно.
Глава 11
Ценность жилья в его жильцах.
Дневники лежали у меня на коленях, а я сидел в автобусе, который громыхал в направлении Шафшавана. Дневников было два — две тетради в красных выцветших переплетах, страницы исписаны темно-синими чернилами легко узнаваемым почерком моего деда. В автобусе слишком трясло, чтобы читать, поэтому я смотрел в окно. Виды северного Марокко медленно проплывали мимо — небольшие поля с кактусами и овцами, старцы верхом на ослах, апельсиновые рощи, фермы и прозрачные зимние ручьи.
Когда дневной свет поблек и начало смеркаться, я увидел Шафшаван. Городок раскинулся по склонам холма, скалистый и суровый, как конец света. Предгорья Рифа нависали над ним темным занавесом. Стены домов в городе были белыми, а крыши — цвета красной терракоты. Ничего подобного я нигде в Марокко больше не встречал. Один человек в автобусе сказал, что город был основан мусульманскими беженцами из Андалусии пять веков назад.
Я снял комнату в мрачной маленькой гостинице в одном из закоулков медины, привлеченный названием заведения — отель «Парадиз». Сумерки принесли неожиданную прохладу. На улицах было полно народу, причем все поголовно закутаны в шерстяные джеллабы.Я вытащил открытку Пита и показал ее первому встречному мальчишке, ткнув в адрес, написанный снизу. Мальчик кивнул головой. Он повел меня по крутым лестницам и узким переулкам с побеленными домами, где запах жареного мяса смешивался с ароматом цветов жасмина. Через пятнадцать минут мальчик остановился. Он показал на открытку, а потом на низкий вход с побитой временем деревянной дверью. Я дал ему монетку, и он скрылся в сутолоке толпы. Я засомневался, действительно ли в этом месте мой техасец нашел свою настоящую любовь. Я громко постучал. За дверью послышалось движение. Похоже было, что подошел кто-то старый и усталый. Отодвинулась задвижка, и заскрипели несмазанные дверные петли.
В дверях стоял пожилой бородатый мужчина в чалме, правая часть его лица была освещена огарком свечи. Из темноты за его спиной несло тухлой рыбой. Я искренне надеялся, что попал не по адресу.
— Питер Вильямс? — спросил я.
Старик замер. Я снова повторил имя.
— Нам,да, — сказал он по-арабски. — Bienvenue,добро пожаловать.
Запах рыбы становился все сильнее по мере того, как я углублялся внутрь. Стены выглядели настолько закопченными, словно совсем недавно здесь случился пожар. Послышалось пение, причем где-то совсем близко — мужской голос, звучавший гипнотизирующе на фоне теней. Бородач толкнул дверь. Она не поддалась. Он толкнул снова. В замке повернулся ключ, и дверь открылась внутрь.
За дверью, поджав под себя ноги, сидели семеро мужчин. Они нараспев читали стихи Корана. Единственным источником света была свеча, стоявшая в центре. Определить размер комнаты было трудно, поскольку в ней было очень темно. Когда я вошел, никто не поднял головы. Все были погружены в свой собственный мир. Я осмотрел их лица. Здесь были люди всех возрастов: от стариков до юношей.
Я присел на корточки в ожидании сам не знаю чего. Пожалуй, разумнее мне было бы отсюда выйти, если бы я только знал, как это сделать. Окликнуть американца по имени было невозможно, поскольку это нарушило бы глубокую сосредоточенность этих людей. Поэтому я сел и стал ждать.
Прошел час, и молитва наконец закончилась. Шестеро мужчин ушли, а последний, седьмой, внимательно смотрел на меня сквозь окружавшие нас сумерки. Он был худой и сутулый.
— Пит? — спросил я тихо.
— Да.
— Это я, Тахир.
Он подвинулся ближе и воскликнул:
— Аллах акбар!
Мне очень хотелось поскорее убраться из этого дома. Я пробормотал что-то насчет клаустрофобии и увел Пита на улицу. Через пять минут мы сидели в кафе и пили мятный чай. Я долго и пристально разглядывал американца, пытаясь понять, как он дошел до такой жизни. Лицо его, все искусанное комарами, стало бронзовым, он отрастил бороду. На голове у Пита красовалась белая кружевная шапочка, а взгляд его был мутным и холодным.
— Я хотел проверить, все ли у тебя в порядке, — сказал я. — Я беспокоился.
— Слава Аллаху, приведшему тебя сюда, — сказал он. — Со мной все в порядке. Ты сам видишь.
— А как Ясмина?
— Алхамдулилла, хвала Аллаху, — ответил Пит, — с ней все в порядке. Мы поженились в прошлом месяце.
Я поздравил его и предложил:
— Теперь увезешь жену в Техас?
Пит накинул капюшон джеллабына голову.
— Я мусульманин, — сказал он. — И больше никогда не вернусь в Штаты.
— А почему?
— Американская мечта — это пропаганда, это — просто дерьмо! — Пит помешал чаинки у себя в стакане. — Аллах показал мне Истинный Путь.
— И в чем же заключается истина? — заинтересовался я.
— В мире без Америки, — был ответ.
Вечером следующего дня я вернулся в Дар Калифа. Сторожа явились поприветствовать меня, как только я вошел в ворота сада. Я отсутствовал всего двое суток, но за это время многое произошло. Ариану покусали осы, дом залило во время грозы, а бидонвильский гангстер снова наслал на нас полицию.
— А где Камаль? — спросил я у Рашаны.
— Наверное, в баре, — ответила она. — Он не просыхает с того момента, как ты уехал.
Я что-то ответил жене, но мысли мои были не о Камале. Я думал о Пите, о том, как он опустился до фанатизма. Парень приехал в Марокко, чтобы разыскать свою настоящую любовь, а попал в лапы заблудших братьев. Я едва был с ним знаком, но посчитал, что обязан вмешаться.
Я получил письмо из Таиланда, от человека, который читал мои книги и нуждался в работе. Конверт украшала красивая марка с рубиновой розой. Я поспешил с ней к дому Хичама. Старик положил марку на ладонь и довольно долго любовно разглядывал ее. Потом он убрал марку и поблагодарил меня, поинтересовавшись:
— Какой беседой можно заплатить за такую красоту?
Я сказал, что надеялся поговорить с ним о фанатиках.
Хичам попросил свою жену, Хадиджу, заварить нам чайник сладкого чая. Он поудобнее уселся в своем любимом кресле, потер руки и посмотрел на пол.
— Эти люди думают, что они все ясно видят и понимают, но на самом деле они — слепы. Слепцы, не понимающие ничего, кроме смерти.
Старый филателист приложил руку к груди.
— Я скоро умру, — сказал он просто, — у меня слабое сердце. Но я боюсь за будущее. Твоему поколению придется иметь с этим дело, тебе придется решать. Я говорю о войне. Ты должен это понять. Сейчас не до добрых слов. Этих людей нужно вылавливать и убивать. Это — единственный путь.