Год в Касабланке
Шрифт:
Памела сказала, что хозяин живет в вилле, и предложила устроить встречу с ним завтра утром. Мы недолго поболтали о книгах. Памела производила впечатление женщины начитанной. Оказывается, она прочла мои исследования об Эфиопии и поисках копей царя Соломона, а также читала книгу моего деда об Афганистане. Мало того, она даже знала биографию моей бабушки — как та покинула Шотландию ради Гиндукуша.
Не прошло и получаса после того, как я позвонил у дверей, а мы с Памелой уже сидели в небольшом кафе и ели рыбу, поджаренную на филе. Я спросил свою собеседницу, как долго она живет на улице
— Уже двенадцать лет, — ответила она.
— Вы живете одна?
— Нет. У меня есть кошки-компаньонки.
— А что привело вас сюда? — поинтересовался я.
Памела заглянула в стакан, где плескалось местное красное вино.
— Страсть к чудесам, свойственная молодости, — сказала она твердо. — В шестьдесят пятом году я жила в Бруклине и однажды случайно узнала, что югославское торговое судно отправляется из США в Восточную Европу. Не раздумывая, я договорилась, чтобы меня взяли на борт. Первая стоянка была в Танжере. Для меня это был экзотический Восток. Я планировала провести на берегу два дня, но задержалась на два месяца. Запахи и звуки, великолепие красок — все это так меня ошеломило.
Памела рассказала, что долгие годы потом она провела в путешествиях по Средиземноморью и Северной Африке. Хотя она побывала во многих странах, но ее первой, самой сильной любовью всегда оставалось Марокко. Памела возвратилась в Соединенные Штаты и открыла марокканский ресторан в Лос-Анджелесе, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы успокоить ее сердце.
— Как-то утром, — тихо сказала она, — я пошла и купила билет в один конец, и прибыла сюда с парой чемоданов и своей любимой попутчицей из кошачьего племени. И с тех пор никогда не оглядывалась назад.
Я рассказал ей о своем деде, который переехал в Танжер после смерти жены.
— Кем бы ты ни был, Марокко захватывает тебя. Прежде чем человек понимает это, у него появляются дом, друзья, и он забывает о своих трудностях.
Я спросил Памелу, как отнеслись ее американские друзья к тому, что она обосновалась в Танжере.
— Они пытались вернуть меня.
— Почему?
Памела посмотрела на меня в упор и вздохнула.
— Да потому, что они за меня боялись.
На следующее утро я проснулся ни свет ни заря. Спать на плоскости, наклоненной к полу под углом в сорок пять градусов, было неудобно, но это неудобство не шло ни в какое сравнение с жутким желанием пописать в гостинице без туалета. Я освободил мочевой пузырь прямо на пути в кухню соседнего засиженного тараканами ресторана. Мне хотелось бы поскорее об этом забыть.
Памела велела мне прийти на встречу с хозяином дома к девяти тридцати. Она договорилась о встрече и ушла заниматься со своей любимой кошечкой, которую именовала компаньонкой.
Дверь мне открыл стройный подтянутый мужчина лет шестидесяти. Крашеные черные волосы, блестящие на свету, были тщательно зачесаны на левую сторону его квадратной головы. Он представился как Давид Ребибо и сказал, что является одним из последних оставшихся в живых марокканских евреев и что его семья владеет виллой «Андалусия» уже более ста лет. Я спросил хозяина дома, не помнит ли он моего деда.
— Разве можно забыть такого человека? — быстро ответил он. — Это было очень давно, во времена моей молодости. Но мы, бывало, сиживали вместе на балконе, и он рассказывал мне о своих странствиях.
Господин Ребибо повел меня в главное здание виллы. Проходя под навесом из вьющейся глицинии, я рассмотрел, насколько великолепным был фасад этого здания. Два этажа соединяла резная винтовая лестница, которая поднималась от патио перед домом. Куда бы я ни посмотрел, всюду были цветы и папоротники, высаженные в терракотовые горшки.
Меня пригласили войти. Комнаты были небольшие, но хорошо обставленные. Высокие зеркала зрительно увеличивали помещения, на стенах висели картины — несколько индийских, а остальные европейские и китайские. На всех подоконниках и столиках стояли орхидеи. Я разволновался: шутка ли оказаться в доме, в котором много лет прожил твой дед. Я внимательно рассматривал детали, которые наверняка ценил его дотошный взгляд: карнизы, розетки на потолках, бра на стенах спальни, узорчатые бронзовые ручки дверей.
Но в моей радости был и оттенок грусти, поскольку дед жил здесь, ожидая смерти, тоскуя по своей любимой Бобо.
Мы вернулись в патио и сели за стол из кованого железа, в небе довольно ярко светило зимнее солнце. Хозяин дома коснулся рукой своих блестящих волос, возможно сомневаясь в прочности краски.
— Ваш дед сидел здесь по утрам. Здесь он читал и писал письма. Он всегда пользовался чернильной авторучкой и тонкой лощеной бумагой.
Я вынул пачку писем.
— Вот некоторые из них.
Господин Ребибо наклонился и взглянул на письма.
— Это его рука, — тихо сказал он. — Посмотрите, как аккуратно. Он был самый добросовестный человек из всех, кого я когда-либо встречал.
Со второго этажа спустилась горничная в платке, завязанном на затылке. Она поставила на стол серебряный поднос с чаем.
— Скажите, а моего деда кто-нибудь посещал?
Хозяин налил чай в фарфоровую чашку и подвинул ее ко мне.
— О, да. И очень важные люди. Он знал покойного короля и его отца. И, конечно, я помню, как сюда приезжали вы с вашими сестрами. Вы тогда были еще очень маленьким. Ваш отец привез вас.
Я помешивал чай и вдыхал вместе с паром его аромат.
— Когда я впервые встретил вашего отца, он только-только прибыл из Аравии, где гостил у короля Ибн Сауда. Он сидел тогда на том же самом месте, где сидите сейчас вы. Я ясно помню это.
Господин Ребибо подозвал к себе старую овчарку.
— Он рассказал мне историю, которая до сих пор жива в моей памяти.
Я спросил, о чем была эта история.
— Вашего отца пригласили во дворец в Мекке. Но он забыл захватить с собой подарок. Неожиданно для себя он оказался в тронном зале перед старым королем. Он низко поклонился, поцеловал правую руку Ибн Сауда и сказал: «Ваше величество, мне хотелось бы преподнести вам подарок. Вот он перед вами. Это — я. Я отдаю вам себя в услужение до конца моих дней». Ибн Сауд взглянул на него сверху вниз и ответил: «Я благодарю вас за прекрасный подарок и возвращаю его, то есть вас, обратно. А теперь подойдите, сядьте здесь, и мы поговорим».