Год в оранжевом круге
Шрифт:
Мне действительно редко доводилось слышать убийственное слово «нет» и посчастливилось испробовать на вкус все конфеты, лежащие в коробке детской смелости.
Я была тем ребенком, который полезет на дерево, а лишь потом поймет, что не сможет спуститься вниз – на землю; ребенком, который напридумывает воображаемых друзей и будет без умолку болтать с ними столько, сколько захочется; ребенком, который не побоится прыгать по огромным камням, омываемых заливом, а потом не удержит равновесие и упадет в холодную весеннюю воду, освежающую и быстро приводящую в норму. Доставал меня Митька. Справедливости ради он и сам не раз сваливался. Помню, как мы с мамой сидели на том же месте (где сейчас нахожусь я) и рассматривали устриц. Мама рассказывала, как однажды тут нашли байкальскую нерпу, вот уж, до сих пор, когда приходит – щурится, точно выглядывает этих нерп.
В маме смешаны все качества идеального человека: эмпатия, самоуверенность, желание двигаться вперед, отсутствие какого-либо сомнения перед нескончаемыми проблемами. Восхищаюсь ей. В Петербург она приехала с далекого русского севера, где женщин учат быть мужественными.
Мама терпеть не может бардак. Так, она научила меня порядку. Мама – кулинар с лозунгом «все гениальное просто» (неспроста в ресторане «Акватории» все блюда делаются быстро). Но с готовкой, к сожалению, ее талан мне не передался. Она неплохо владеет голосом. В родительской спальне все еще хранится первый плеер, который та выиграла, будучи десятилетним дитем. А потом, повзрослев, ввязалась в «петербуржскую молодежь».
Отец другой. Высокий, крепкий, с такими же темными волосами, как и у меня. Строгий, но пошутить изредка может. Только сейчас пора шуток закончилась. ***
К слову, о чем я? Прошло десять лет. Я выросла. Сегодняшний день, 29 июня – запомню его.
Теперь все изменится.
Как только узнала о них до жути испугалась. За себя. Встречать их тоже не решилась, что повлекло за собой наказание, а за ним – гнев: я же все равно сделаю как хочу – вылезу через окно и уйду на пляж. Этого-то я не боюсь. Не впервой.
Так, больше двух часов я наблюдала за загорающими гостями вместо того, чтобы поехать встречать тех гостей, которые останутся надолго. Чертовски надолго.
Крепко сжатые руками колени стали стонать еще сильнее. Пора.
Наша первая встреча прошла не так, как ожидалось. По-другому я его представляла. Стою. Смотрю. Передо мной семнадцатилетний мамин крестник. Симпатичный: высокий, с карими глазами, глубокими и наполненными большой грустной историей; они держатся изо всех сил, чтобы не пустить слезу. На правой щеке небольшая родинка, веснушки слегка видны. Смуглая кожа, ровный подбородок, хмурые брови, приподнятые веки, тонкий прямой нос. Спортсмен, скорее всего. Явно форму как-то поддерживает. На шее черные наушники. Чудик. Молчит парень, однако чувствую, как он хочет кричать. Кричать о том, что его помотала жизнь.
За спиной гитара.
Рядом с ним – его отец. Рост у них примерно одинаковый. Обычный мужчина. Тощий немного. Смуглый, как и его сын. Брови слегка нахмурил. Подозрительно часто поправляет свои очки. Странные они: сын у него – рыжий кудряш, а сам – светленький.
– Здравствуй, Женя.
– Здравствуйте, Михаил Дмитрич.
С рыжиком разговаривать мы не стали. Впервые вижу его вживую. Редко мама упоминала о нем за чашкой чая. Вскользь. Я о нем мало что знаю. Уверена только в имени – его зовут Сережа.
Вечер подкрался незаметно. Все это время мы избегали друг друга, я боялась не оправдать ожидания, поэтому просто слонялась из угла в угол: то в сторону бассейна, то к корту, то к дровникам. А он – что он? – в свою очередь лишь успел расположиться в комнате на втором этаже, точь-в-точь как у меня, получается, теперь наши комнаты предательски оказались напротив. С моей стороны отчаянно предпринимались жалкие попытки разубедить папу поселять его рядом со мной, однако они не увенчались успехом. Просила не потому, что «не хотела», а потому, что боялась этого Сережи.
Отец парня, так же как и я, – сам не свой. Мнется, стараясь разрядить обстановку. Правда, у него плохо получалось. Было видно: бедный парень не в своей тарелке, или, более того, – утонул в сборной солянке перемен.
Все-таки день завершается не так критично: И Сережа, и Михаил Дмитрич соизволили явиться на ужин – в ресторан. Все же свиные ребрышки с гречневой кашей хоть немного разрядили обстановку. Далее все, кроме рыжего, недолго грелись у костра, но вслушаться в его тонкие звуки не получалось. Потихоньку темнело, а ощущения «лета» должен был придать несравненный аромат июля. Его узнает каждый. Он сливается с запахом леса, и получается тот мимолетный момент настоящей легкой радости. И ней нет ощущение тревоги и страха, есть только мгновенье наслаждения – «сейчас хорошо». Только тогда я его не почувствовала.
Спустя минут сорок меня нашла мама, когда я мыла тонкие кисти для рисования. Ее рука прикоснулась к моей.
– Опять холодные. И как ты умудряешься в такую жару с ледяными руками ходить?
– Вода в раковине холодная.
– Отвлекись на минуту.
Стою. Смотрю.
– Мы это уже обсуждали, но не могу я так!
Она выдохнула и продолжила:
– Милая, у тебя сейчас единственная задача: постарайся нам помочь, – чтобы Сережа чувствовал себя спокойно. Любому тяжело на новом месте, так он еще и самого близкого человека потерял.
На пару секунд я представила, если бы это случилось со мной. Застыло молчание. Я выключила кран, по телу пробежала дрожь, руки онемели. Все замерло вокруг. В темноте. Мама смотрела на меня испуганными глазами, находящимися на мокром месте.
– Как время быстро летит. Вы с Сережиной мамой не виделись лет тринадцать.
– И не увидимся больше, – смотря в пол, мама выхватила из моих рук кисточку. – Пообещай мне, что сделаешь шаг навстречу. Хотя бы один.
– Обещаю.
– Я люблю тебя.
– А я тебя больше.
Перед сном я решила выйти к воде, иначе уснуть не смогу. Прохлада. Гости «Акватории» пока не разошлись со своим домикам. Еще не так темно, и можно насладиться последними минутами заката. Именно поэтому и обожаю вечера. На пляже бегает счастливая ребятня. А я рисую. Когда иду сюда, всегда беру с собой блокнот и карандаш.
Привычка.
Заниматься рисованием я начала нечаянно: поступила в художку в семь, вернее, мама отвела. Там была самой мелкой. Старшики частенько подшучивали. На первом уроке мне уже удалось отличиться, – выяснилось, что перепутать вертикальное и горизонтальное расположение листа – непростительная дерзость. Раздражало все. Откровенно. Учение техники рисования никак не поддавалось моему изучению, из чего, естественно, созрел протест – я рисовала назло, даже мазала, пачкала листы, ватманы, иногда холсты этой отсебятиной.