Годы оккупации
Шрифт:
Когда политическая температура достигает определенного градуса, неизбежно начинает твориться насилие. Это может привести к кризису, к началу внутреннего несогласия среди лучших сторонников, как это произошло в Италии в связи с убийством Маттеотти. С другой стороны, если ты принимаешь какое-то движение, почти невозможно ограничиться идейным согласием, отвергая физическую расправу, которая творится на улице, в особенности если открыто выражается резкое неприятие.
И тем не менее соблюдение меры, ограничения, которые соблюдаются в применении насилия, служат верным признаком величия, истинного призвания, показателем того, что эта власть зиждется на бытийной, а не только на волевой основе. Она входит в общее целое, думая, когда нужно, и о побежденной стороне.
Провоцирующий вызов и ответная реплика. Если подумать, то моя собственная кривая шла, причем нередко вопреки моей воле, противоположно общему ходу. Мое суждение менялось приблизительно таким образом: сначала: «он прав», затем «он смешон» и наконец «в нем появляется что-то нечеловеческое». Эта перемена, вероятно, более или менее соответствовала его движению от ответной реакции к провоцирующему вызову. В то время как он одерживал первые крупные победы на выборах и пришел к власти, я уже относился к событиям достаточно отстраненно. Еще во время мюнхенского путча некоторые его моменты подействовали на меня охлаждающе.
Такого рода впечатления сильно зависят от личности наблюдателя; он должен заранее взвесить свою способность к оценке текущих событий политической жизни. Порой я спрашивал себя, что было бы, живи я во времена Наполеона или Бисмарка, возможно, я тогда оказался бы в точно таком же положении. При скептическом настрое ты, к сожалению, всегда в конечном счете оказываешься прав, так как все человеческие усилия обречены на поражение или, не оправдав первоначальных ожиданий по крайней мере никогда не могут достичь тех высот, которые рисовались в воображении.
Вне всякого сомнения, я недооценивал талант этого человека. Он обладал необыкновенной динамизирующей силой, высвобождающей связанные энергии, исключительным даром инстинктивно находить упрощенные формулы, выражающие тенденции массовой и машинной эры, особенно если принять во внимание его происхождение. В этом отношении его противникам было чему у него поучиться. Предубеждения традиционалистского, эстетического, морального плана, как и соображения чисто интеллектуальные легко могли привести к недооценке его возможностей. Впрочем, он потерпел крах не столько из-за своих талантов, сколько по вине темперамента, из-за своей ненасытной жадности. Его система была проще и стабильнее вильгель-мовской; она устояла даже в последней ужасающей фазе. В наш век произошел целый ряд демонических взлетов, которым способствовало всеобщее нивелирование. Однако в этом все же остается элемент тайны, которую невозможно разгадать с позиции исторических знаний. Пожалуй, не найдется в истории модерна ни одного человека, который вызвал бы столько восторженного поклонения и в то же время навлек на себя столько ненависти, как он. Когда подтвердилось известие о его самоубийстве, у меня камень свалился с души; порой я уже опасался, что его выставят в клетке в каком-нибудь из больших городов за границей. Спасибо, хоть этого нам не пришлось из-за него пережить.
Кроме наблюдателя или наблюдаемого, есть еще нечто третье — общая судьба, объединяющая обоих. С ранних лет меня начали мучить страшные сны о катастрофах. Иногда они разыгрывались на фоне ледяного ландшафта, иногда на фоне огненного. Однажды в Госларе я проснулся среди ночи. Я видел во сне льдину, на которой собралась громадная толпа людей. Толпа пришла в движение, и все устремились к одному краю. Это уже была не суша, это была льдина, плавающая среди Ледовитого океана; под тяжестью людских масс она должна была проломиться или опрокинуться.
Провокационный вызов и ответная реплика. Великим переворотам предшествует особенное настроение. Каждый чувствует, надеется или опасается, что начнется что-то другое, что оно непременно наступит. Я тоже был в этом убежден. Это носилось в воздухе.
146
Деревня недалеко от Галле, где 5 ноября 1757 г. прусский король Фридрих Великий победил французские войска
Как и многие другие бывшие фронтовики, не только немецкие, Гитлер ценил мои книги о Первой мировой войне; он дал мне об этом знать, и я посылал ему новые издания. Он высказал мне свою благодарность и передал ее через Гесса. Получил и я его книгу, которая тогда только что вышла. Однажды, когда я жил еще в Лейпциге, он оповестил меня о своем предстоящем визите, который, однако, отпал вследствие изменения маршрута его поездки. Вероятно, ничего особенного он бы не дал, как и моя встреча с Людендорфом. И определенно имел бы злополучные последствия.
Более поздние мои сочинения, такие как «Рабочий» или «Тотальная мобилизация», которые помогли бы ему отойти от нацинально-государственного и партийного мышления, остались ему чужды, хотя он, — вероятно, из третьих рук — позаимствовал оттуда некоторые формулировки для своих лозунгов. «Рабочий» вышел в 1932 году; в этой книге говорится среди прочего о той завершающей и одновременно подготовительной, но в целом лишь родовспомогательной, роли, которую играют великие начала национализма и социализма в деле становления окончательной структуры государств Нового времени, в особенности мировой империи, в образовании которой принимают участие разные силы противоположной направленности и к появлению которой нас заметно приблизила Вторая мировая война. «Фелькишер беобахтер» опубликовал на нее неблагоприятные отклики; редактор резюмировал, что я приблизился к зоне, где «можно получить пулю в голову».
Однако это знакомство все же не прошло для меня без последствий, так как в памяти Гитлера, как это часто бывает у политических деятелей, все раз и навсегда было разложено по полочкам; однажды составив себе мнение о человеке, он неохотно его менял. В начале войны вышла моя книга «На мраморных скалах», с «Рабочим» она имеет то общее, что события, происходившие в Германии, действительно укладываются в ее рамки, однако она не была скроена специально под них. Поэтому я и сегодня не люблю, когда ее относят к тенденциозной литературе. Этот башмак и в прежние, и в нынешние времена многим придется впору. То, что многие начнут примеривать его на себя, было более чем вероятно, как бесспорно и то, что я использовал там многое из того, чему был очевидцем. Меня особенно интересовал исход разыгранной партии. Чем она кончится? Ведь и сейчас по-прежнему не существует заклятья более сильного, чем заклятье пролитой кровью. Впоследствии, когда разразилась катастрофа, мне порой чудилось, будто, в сновидении, в предчувствии грядущее, включая даже мелкие подробности, открылось ярче, чем оно осуществилось потом в действительной жизни.
Книга сразу же вызвала дискуссии, которые стоили моему издателю Бенно Циглеру(Циглер в итоге был вынужден отказаться от печатания «Трактата о мире».) многих бессонных ночей, в то время как я сам был вне зоны обстрела, а именно у Западного вала. [147] Там я узнал, что эти споры захватили даже самую верхушку. На одном из собраний политических руководителей один рейхслейтер по фамилии Боулер пожаловался на меня. Этому надо, мол, положить конец. Гитлер подумал секунду и объявил решение, чтобы меня оставили в покое.
147
Западный вал — это незавершенные оборонительные укрепления по западной границе Германии, строительство которых началось еще в 1938 г. Еще его иногда называли «Линия Зигфрида». В 1944 г. союзники сходу прорвали Западный вал сначала у Ахена, а затем и в других местах.