Гоголь-студент
Шрифт:
И среди «дураков» Гоголь окончательно было захандрил.
Глава пятнадцатая
Около сцены, на сцене и за кулисами
– Ты что это, брат, в молчальники опять записался? – заметил как-то Гоголю Кукольник. – Снял бы хоть раз маску, Таинственный Карло.
– Во многом глаголании несть спасения, – был унылый ответ. – Все мы носим невидимую маску, которую снимаем только под видимой.
– Зафилософствовал! А что, в самом деле, скоро масленица. Не устроить ли нам маскарада или хоть спектакля?
Гоголь встрепенулся.
– Умное слово приятно и слышать! Билевич, правда, против спектаклей. Но толцыте – и отверзется.
– Все ведь теперь во власти Белоусова, – подхватил Кукольник. – Шаполинский хоть и директорствует, но только номинально.
– Ну, он-то, как и Белоусов, за нас. Лишь бы нам предоставили самим выбрать пьесы.
– Слава Богу, мы уже теперь не мальчики! Нынче же созовем свой театральный комитет.
– И прекрасно. А режиссером будешь по-прежнему ты, Нестор? Знаешь что, я, признаться, не прочь бы взять на себя русские пьесы…
– А сделай, брат, одолжение. С меня будет и иностранных да музыки.
– Вот за это сугубое спасибо. Идем же, идем сейчас к Белоусову.
Согласие инспектора Белоусова было получено без затруднений, а вечером того же дня в библиотечной комнате состоялось и заседание «театрального комитета», в состав которого двумя заправилами были допущены только намеченные ими вперед актеры После довольно оживленных прений был составлен полный репертуар, да тут же разобраны и роли. «Коронною» пьесой был назначен фонвизинский «Недоросль», а две главные в ней роли, Простаковой и Митрофанушки, предоставлены самим режиссерам. Роль Скотинина взял себе Божко, Кутейкина – Григоров, Цыфиркина – Миллер, Софьи – Бороздин Яков, Стародума – Базили.
Далее из русских пьес выбор остановился еще на двух оригинальных: «Неудачный примиритель» Княжнина и «Лукавин» Писарева, да на одной переводной – «Береговое право» Коцебу. А из иностранных – на двух французских комедиях Мольера и Флориана и одной немецкой – Коцебу.
Ближайшею заботою Гоголя были теперь кулисы. По этой части он нашел себе незаменимого помощника в Прокоповиче, тот без устали рыскал для него по городским лавкам за всякими материалами, а затем по указаниям своего друга-патрона оклеивал вчерне кисеей и бумагой деревянные остовы, сколоченные стариком-дядькой Симоном. Сам Гоголь давал декорациям «последнюю политру», расписывая их широкою кистью декоратора-художника. Под его волшебною рукою вырастала то новая стена с окнами и дверью, то раскидистое черево, то целая малороссийская хата. Последняя возбуждала немалое недоумение и любопытство остальных актеров, так как ни в одной из репертуарных пьес не значилось такой хаты. Но на все расспросы по этому поводу у «таинственного Карло» был один загадочный ответ:
– Стало, треба.
Для сооружения подмостков пришлось обратиться к посторонней помощи – плотников, и гулкий стук их топоров, донесшись до аудитории, где читал в то время лекцию Билевич, едва не расстроил всей затеи.
«Так как таковые театральные представления в учебных заведениях не могут быть допущены без особого дозволения высшего начальства, – доносил конференции в письменном рапорте Билевич, – то, дабы мне, как члену конференции, на которой лежит ответственность смотрения за нравственным воспитанием обучающегося юношества, безвинно не ответствовать за мое о сем молчание перед высшим начальством, всепокорнейше оную прошу уволить меня по сему предмету от всякой ответственности».
Но инспектор Белоусов принял перед конференцией всю ответственность на себя, а затем с самих студентов-актеров взял обещание вести себя как на репетициях, так в особенности во время самих представлений возможно чинно и смирно.
Так подошла масленица. Хотя двум режиссерам и удалось выхлопотать на этот раз для своего спектакля, вместо рекреационного зала, более обширный торжественный зал, но и этот не вместил бы всех зрителей. Ведь кроме всего начальства да двухсот пятидесяти воспитанников каждому актеру предоставлялось еще раздать по несколько входных билетов своим родным и знакомым. Поэтому спектакли были распределены на четыре вечера, и только начальству да студентам не возбранялось присутствовать на всех четырех вечерах.
Первые три спектакля прошли не только без всяких замешательств, но с большим «ансамблем». По крайней мере, зрители очень тепло и, по-видимому, вполне чистосердечно поздравляли обоих режиссеров после каждого вечера, уверяя, что ни один провинциальный театр не может сравниться с их любительским. Один только профессор Ландражен счел нужным с глазу на глаз сделать дружеский реприманд Кукольнику за то, что и сам-то он, режиссер, и подначальные ему исполнители дозволяли себе искажать великого Мольера неуместными вводными фразами.
– Будьте снисходительны: мы еще не настолько в курсе французских bon mot! [29] – со смехом отозвался ветреник-режиссер. – В русских пьесах для красного словца мы вдвое против того вставляли, а зрители только хлопали, стало быть, одобряли.
– Ну, Бог вам судья! – сказал добряк-француз, махнув рукой. – Победителей не судят. Закончите только так же успешно, как начали.
– О! Конец всему делу венец. Самую капитальную русскую вещь – «Недоросля» мы нарочно приберегли до конца.
29
Острот, каламбуров (фр.).
– А иностранных уже не будет?
– В строгом смысле слова иностранных – нет, но в виде премии, pour la bonne bouche [30] для любителей будет дана еще одна полурусская – малороссийская.
– Но об ней, кажется, до сих пор и помину не было?
– Официально – не было, потому что авторы делают из нее секрет и для других актеров.
– А! Так авторы, значит, из своих? Может быть, вы сами, monsieur Nestor?
– Нет, я не желаю украшаться чужими перлами. Авторы… Но вы меня не выдадите, monsieur Landragin?
30
На закуску (фр.); напоследок, для приятного завершения.
– Помилуйте! За кого вы меня принимаете? Одного-то я, пожалуй, и сам угадаю: это – Яновский.
– Верно. А другой – его Санчо Панса.
– Прокопович? Так я и думал. Ну, что ж, посмотрим, посмотрим.
И вот настал четвертый и последний театральный вечер. Зрительная зала была переполнена. Все начальство с чадами и домочадцами было налицо. Да многих из почетных горожан пришлось снабдить экстренными входными билетами, потому что всякому хотелось посмотреть фонвизинскую комедию в исполнении господ студентов, которые уже два года назад, будучи гимназистами, играли ее весьма изрядно. Кроме того, в публике держался неопределенный, но упорный слух, будто в заключение будет преподнесено нечто совсем новенькое, никем еще невиданное, неслыханное.