Гоголь в тексте
Шрифт:
Итак, налицо два факта: удивительная ловкость и подвижность Чичикова сочетаются с не менее удивительным стремлением к чистоте и культурному запаху. Одно часто идет в паре с другим. Очень любопытны, например, штуки, которые Чичиков проделывал, прихорашиваясь, перед зеркалом, когда оставался один в комнате. То подпрыгнет на манер антраша, то расшаркается ножкой, то подбоченится, то отбежит назад с особым поворотом туловища. Перед посещением бала у губернатора Чичиков целый час гляделся в зеркало, придавая своему лицу самые различные выражения: «…то важное, то степенное, то почтительное, но с некоторой улыбкой, то просто почтительное без улыбки; отпущено было в зеркало несколько поклонов в сопровождении неясных звуков, отчасти похожих на французские, хотя по-французски Чичиков не знал вовсе». А кроме того, пританцовывая перед зеркалом, Чичиков еще и подмигивает бровью, делает «кое-что даже языком» – словом, резвится, кривляется, как обезьяна.
Если и искать Павлу Ивановичу «собрата» в зверином царстве, то лучшего выбора не
Происхождение Чичикова, как сообщает Гоголь, «темно». Лицом своим на родителей он «не походил: по крайней мере, родственница, бывшая при его рождении (…) взявши в руки ребенка, воскликнула: «Совсем вышел не такой, как я думала! Ему бы следовало пойти в бабку с матерней стороны, что было бы и лучше, а он родился, просто, как говорит пословица: ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца». Неясно, отчего Гоголь обращает внимание на то, что Чичиков не похож на своих родителей. Во всяком случае, понять это, исходя лишь из сюжетных соображений, довольно трудно, поскольку названная особенность ни к чему не ведет и ничего не предполагает. Если же держаться избранной нами линии, то непохожесть Чичикова на родителей можно истолковать как намек на его особую природу. И поскольку речь идет об обезьяне, то тема Антихриста напрашивается сама собой. Однако теперь эта – известная тема – поддерживается не только тем, что Чичиков носит «инфернальный» фрак «цвета наваринского пламени с дымом» и подмигивает правым глазом («лукавый» – эпитет черта), но и его обезьяньей природой.
Чиновники приняли Чичикова за переодетого Наполеона. Но Наполеон как раз и назван Антихристом, которого держат на «каменной цепи, за шестью стенами и семью морями». Дьявол – обезьяна Бога (Diabolis est simia Deus). Антихрист – обезьяна Христа. Антихрист-обезьяна, сидящий на каменной цепи у Бога, в земном сниженном прочтении оборачивается обезьянкой на цепочке у заезжего немецкого гаера. «Хитер немец: обезьяну выдумал!». В русском переводе латинской формулы слово «обезьяна» (simia) оказалось сильнее, чем исходное «подобие» или «сходство» (simila), отчего изменился и общий смысл. Вместо указания на внешнее сходство Антихриста и Христа появился образ обезьяны в его животном значении, без напоминания о сходстве. Исходно же речь шла именно о подобии – искаженном, ущербном, но именно подобии.
Полезно прислушаться к самой фамилии главного героя «Мертвых душ»: «Чичиков». У А. Белого Чичиков – это «чижик». Однако помимо натяжки чисто звуковой, данный вариант расшифровки фамилии Павла Ивановича с общей идеей поэмы никак не сопрягается. Чичиков – далеко не «птичка Божия», а существо весьма хитрое, может быть, даже опасное, во всяком случае, с точки зрения закона. Сопоставление «Мертвых душ» с «Дон Кихотом» позволяет установить связь между Селифаном и Санчо, Петрушкой и Пансо, и Чичиковым и Кихотом, прочитанным на старинный манер, как «Чишот» [93] . В звукосочетании «чичиков» можно также расслышать «чечевицу» или «чеченца», однако эти слова мало что проясняют в контексте смыслового целого поэмы (а Гоголь, как известно, почти всегда называл своих героев не просто так, а со смыслом).
93
См. Ермаков И. Д. Психоанализ литературы. Пушкин. Гоголь. Достоевский. М., 1999. С. 322. И. Ермаков также пишет о том, что на гоголевский выбор «могла влиять фамилия некоего Чайкина – авантюриста, скупавшего мертвые души». Там же.
Если же смотреть на дело с предлагаемой мной точки зрения, которая – лишь вариант возможных интерпретаций в этой туманной области, тогда в фамилии Павла Ивановича проступят звуки обезьяньего голоса и имен, которыми их нередко называют: «Чита» или «Чичи» (ср. с итальянским обозначением обезьяны – scimmia). Иначе говоря, у Чичикова обезьянья фамилия, как будто специально созданная для осмеяния и передразнивания. Этим, собственно, и занимается в финале первого тома «Мертвых душ», увидев человека, похожего на Чичикова, некий воображаемый читатель: «…как ребенок, позабыв всякое приличие, должное званию и летам, побежит за ним вдогонку, поддразнивая сзади и приговаривая: “Чичиков! Чичиков! Чичиков!”».
Еще один аргумент из области литературных параллелей. Эпизод, где Павел Иванович произносит свое знаменитое: «Давненько не брал я в руки шашек», содержит набор смыслов, весьма близкий тому, что присутствует в сказке об ифрите и царевиче из «Тысячи и одной ночи». Чичиков-обезьяна играл в шашки. Царевич, превращенный
Животные в арабской сказке – это различные облики беса-ифрита. Зооморфия «Мертвых душ» – также жест в сторону природного низа, знак того состояния, которое человек должен преодолеть. В этом смысле мир, в котором находится Чичиков, можно назвать если не инфернальным, то, во всяком случае, до-человеческим, звериным. Павел Иванович Чичиков как раз и показан на зверином фоне. Он – посреди заповедника, где бродят медведи, собаки, коты, пауки. Он – в окружении ходячих «мертвых душ». Если учесть латино-итальянскую параллель («душа» и «животное» – anima и animal), то название гоголевской поэмы оказывается своеобразным оксюмороном: то ли «мертвые живые», то ли «мертвые животные». Хотя параллель эта и необязательна, само противопоставление «живых» людей «мертвым» животным не лишено смысла. Животные живут, не осознавая себя, своей смертности; человек же знает не только о жизни, но и о предстоящей ему смерти. Парадокс ситуации в том, что неведенье в отношении смерти делает животных как бы мертвыми при жизни, в то время как человека знание о смерти делает по-настоящему живым. Если животное постоянно испытывает страх, тревогу (пугливы и насторожены все, начиная от зайцев, и кончая львами и волками), то человек, имея все основания задохнутся от страха перед неизбежностью смерти, способен жить так, будто ее нет вовсе.
И более того, сама мысль о смерти очищает душу от скверны, во всяком случае, должна была бы очищать, если бы была продумана по-настоящему глубоко. «Будьте не мертвые, а живые души, – говорит Гоголь. – Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» [94] . А это значит, что страх смерти может быть ослаблен, отодвинут верой в жизнь вечную. Душа должна стремиться вверх, прочь от всего того, что тянет ее вниз, в царство «мертвых душ», в царство Зверя. Как раз такого движения не наблюдается в Чичикове, каким он явлен в первом томе поэмы. Нельзя сказать, что он безнадежно погряз во грехе, однако жизнь его скорее напоминает сон, нежели человеческую, исполненную высокого смысла жизнь. Чичиков живет и не живет одновременно. Его существование ущербно, искажено; оно примерно так же походит на жизнь подлинную, как обезьяна походит на человека.
94
Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 443.
Чичиков – фигура эмблематическая. И если в нем сидит обезьяна, значит, она сидит в самом народе. И хотя Гоголь хотел показать Россию лишь «с одного боку», взять такого героя, «чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели», от обобщений здесь не уйти. Интересующая нас тема обезьянства, то есть подражания, комического копирования, появляется в гоголевских текстах именно там, где ее в данном случае и следовало бы ожидать, – в моменты обобщений. Например, в «Шинели»: «…на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника» [95] . Или в «Мертвых душах»: «…бал, не в русском духе, не в русской натуре, черт знает, что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый как чертик, и давай месить ногами». И далее: «Все из обезьянства, все из обезьянства!». Или еще определеннее – в беседе Гоголя с кн. Е. И. Репниной: «Француз играет, немец читает, англичанин живет, а русский обезьянствует» [96] . Тут у Гоголя в предшественниках А. Грибоедов («рождены мы все перенимать»; «ни звука русского, ни русского лица») и С. Шевырев, по «синтетической» теории которого русский народ «будет оборотнем, то италиянским, то французским, то немецким, то английским, то каким хотите, не изменяя в целом своей народной самостоятельности» [97] .
95
Все три слова – «подражание», «дразнит» и «корчит» если искать каких-то параллелей в мире животных, можно отнести, скорее всего, к обезьяне.
96
Вересаев В. Гоголь в жизни. С. 488.
97
Шевырев С. История русской словесности. Т 1. М., 1846. С. 6.