Голем и джинн
Шрифт:
Ночь была морозной и ясной, и кое-где окна уже покрылись изморозью. Даже его поврежденным глазам она показалась нереально прекрасной. Он глубоко вдохнул обжигающий холодный воздух и выдохнул облако пара. Наверное, стоит немного пройтись, чтобы легче было уснуть.
Уголком глаза Салех заметил какую-то вспышку света. Он прищурился, стараясь понять, что это. Высокий мужчина шел по улице, и его лицо было в огне.
Салех открыл рот. Это ведь невозможно! Неужели он правда горит? Разве ему не больно? Судя по виду, нет: глаза мужчины радостно светились, а на губах играла улыбка.
Его глаза.Его губы.
Колени
Мужчина прошел мимо, бросив на Салеха неприязненный взгляд. Миновав еще несколько домов, он поднялся на крыльцо ничем не примечательного дома — мимо которого Салех проходил каждый день! — и скрылся за дверью.
Дрожа, мороженщик вернулся к себе в подвал. Поспать этой ночью ему было не суждено. Он посмотрел прямо в лицо человека, и ничего не случилось! Высокий мужчина с арабскими чертами и лицом, будто освещенным изнутри. Единственное реальное существо на улице, полной призраков, — и сейчас, когда он ушел, мир показался Салеху еще более призрачным.
В свой пансион она вернулась почти на рассвете. Платье валялось на полу, и дыра сердито скалилась на нее.
Как, как могла она быть такой неосторожной? Нельзя было гулять по улицам одной! Нельзя было уходить так далеко от дому! И когда она увидела этого светящегося человека, надо было бежать прочь! И уж конечно, нельзя было разговаривать с ним, а тем более признаваться, кто она есть!
Все это потому, что равви умер и она сразу стала слабой. Светящийся человек встретился ей в самый худший момент. И его неуемное любопытство, его желание понять, кто перед ним, лишили ее последних сил к сопротивлению.
Отныне ей придется стать гораздо сильнее. Ошибаться больше нельзя. Равви нет. Теперь никто не станет помогать ей.
Вспомнив о своей огромной потере, она снова поникла. Что она будет делать теперь? Ей больше не с кем поговорить, не к кому обратиться! Что делают люди, когда умирают те, кто был им очень нужен? Свернувшись к комок, она лежала на кровати и чувствовала, будто в груди у нее выдолбили дыру да так и оставили зиять.
Наконец она немного успокоилась и встала. Пора было идти в пекарню. Мир не остановился, как бы она этого ни хотела, и нельзя постоянно прятаться у себя в комнате. Чувствуя внутри страшную тяжесть, она надела пальто и услышала, как в кармане что-то хрустнуло.
Это был конверт. «КОМАНДЫ ДЛЯ ГОЛЕМА». А она совсем забыла.
Она открыла конверт и достала из него листок толстой, обтрепавшейся по краям бумаги. Листок был сложен в два раза. Открыв первый разворот, она прочитала написанные трясущейся рукой слова: «Первая команда оживит голема. Вторая — уничтожит». Свернутый теперь только пополам листок чуть приоткрылся, словно ему не терпелось поделиться своими тайнами. В образовавшую щель она видела тень каких-то слов на иврите.
Соблазн был велик.
Быстро она сложила листок так, как он был сложен раньше, и засунула обратно в конверт. Положила конверт в выдвижной ящик своего крошечного
Зачем равви отдал ей это? Что она должна с этим сделать?
Данцигский порт был переполнен отъезжающими и провожающими. У причала стояла «Балтика», огромная и надежная, уже готовая скрыться в морской дымке.
Для Иегуды Шальмана, проведшего столько лет в своей хижине отшельника, весь этот шум и суета были невыносимы. Крепко вцепившись в маленький потрепанный чемодан, он пытался протолкаться через толпу к трапу. Густой гудок пароходной сирены, предупреждающий о скором отходе, заставил его вздрогнуть и застыть на месте. Никогда в жизни он не видел ничего, что могло бы сравниться по размеру с этим судном. Шальман вдруг понял, что пялится на него, раскрыв рот, словно ребенок или слабоумный.
Толпа немного поредела, и он вместе с другими пассажирами поднялся по трапу. Стоя на палубе, старик наблюдал, как увеличивается расстояние между ним и землей. Машущих руками провожающих уже не было видно. Опустился туман, и берег Европы теперь казался едва заметным коричневым мазком. Скоро и мазок исчез из виду, словно туман и океан проглотили его. А Шальман по-прежнему стоял на палубе и никак не мог понять, отчего по щекам его ручьем катятся слезы.
12
Рано утром после того, как умер равви Мейер, один из соседей разбудил Майкла Леви, бережно тронув его за плечо. В дверях его ждал человек, похожий на раввина. Подойдя ближе, Майкл узнал старого товарища своего дяди. Едва взглянув на скорбное лицо посетителя, неловко переминавшегося в дверях, Майкл заплакал. Он понял все без слов.
— Мы точно не знаем, когда это случилось, — рассказывал раввин. — Его нашла какая-то женщина. Не знаю, кто она такая. И соседи ее никогда раньше не видели.
За этим последовала многозначительная пауза, словно говорившая: равви Мейеру не следовало оставаться наедине с посторонней женщиной, но все это останется между нами. Майкл вспомнил о Хаве, но ничего не сказал.
Все утро он провел в слезах. Особенно терзали его угрызения совести. Надо было навестить старика, обязательно надо, и ведь он собирался. Надо было сделать усилие, извиниться, попытаться сгладить их разногласия. Надо было помочь ему. Ведь Майкл чувствовал, что с дядей что-то неладно.
Днем он пошел на квартиру дяди. Кто-то уже вывесил черный креп над его дверью. В спальне молодой человек с пейсами, в черной шляпе сидел на стуле у кровати, на которой лежал равви Мейер. Майкл взглянул на неподвижную фигуру и тут же отвернулся. Лицо дяди было застывшим и ссохшимся. Не таким Майкл хотел запомнить его.
Молодой человек рассеянно кивнул Майклу и вернулся на свою молчаливую вахту: он исполнял шмиру— бдение над телом новопреставленного. В любой другой день недели здесь толпилось бы множество мужчин, обмывающих тело дяди, зашивающих его в саван, вместе молящихся. Но сегодня был Шаббат, день отдыха. Вся подготовка к похоронам запрещена.