Голем и джинн
Шрифт:
Арбели взял птичку в руку и покрутил, разглядывая. Сидя на пне, сова смотрела на него огромными круглыми глазами. Тонкие перышки у нее сердито топорщились, и вид был до крайности возмущенный.
Арбели рассмеялся. Наверняка это не рождественский подарок. Может, Джинн сделал птичку вместо того, чтобы извиниться или просто чтобы порадовать. Или и то и другое? Арбели с улыбкой положил фигурку в карман и пошел домой спать.
Джинн действительно сделал сову, чтобы извиниться, хоть Арбели и не подозревал за что. Спор о религии взволновал и его. Никогда еще люди не казались Джинну такими чужими и непонятными. Конечно, Арбели просто не умеет объяснить все это, и на самом
Ясно, что Арбели старался как мог, но Джинну хотелось поговорить с кем-нибудь еще, с кем-то, кто может понять его отчаяние или даже разделить его. С кем-то, кто, подобно ему, вынужден скрывать свою силу.
Он не был уверен, что она захочет разговаривать с ним. Но он должен был узнать, кто она такая. Поэтому в ту самую минуту, когда Арбели зашел в мастерскую и обнаружил сову, Джинн шагал памятной ему дорогой к дому женщины, сделанной из глины.
С каждой новой неделей становилось все холоднее, и ночное беспокойство Голема росло и росло. В конце рабочего дня она теперь норовила подольше постоять у остывающих печей и пропитаться их последним жаром. Дорога домой оборачивалась путем в бессрочную тюрьму. Как-то ночью она даже попыталась согреться в постели под одеялом, но не смогла из-за беспокойно подергивающихся рук и ног. Пришлось выскочить из кровати, пока не изорвала постельное белье в клочки.
По субботам, в свой выходной, она пыталась согреть онемевшее тело, бесконечно гуляя по одним и тем же улицам своего района. Ривингтон, Деланси, Гранд, Брум, Эстер, Форсит, Аллен, Элдридж, Орчард, Ладлоу. В некоторых окнах начинали появляться венки из еловых веток, украшенные красными бархатными бантами. Она знала, что приближается праздник, но ей не полагалось обращать на это внимание, потому что отмечают его только неверные. Она проходила мимо бесчисленного количества синагог — от скромных, занимающих только первый этаж, до больших, тянущихся к небу храмов на Элдридж и Ривингтон. Каждая из них выплескивала на улицу целый поток молитв, похожий на глубокую реку с сильным течением, иногда Голем даже переходила на другую сторону, чтобы ее не захлестнуло и не увлекло. Теперь она понимала, почему равви никогда не брал ее на службу. Для нее это было бы все равно что попасть в ураган.
Дойдя до западной границы знакомого района, она останавливалась и смотрела вперед — туда, где через квартал начиналась Бауэри. Ей эта улица казалась воротами в огромный и опасный мир города. Только однажды она пересекла ее, в ту самую ночь, когда встретила светящегося человека.
Интересно, где он сейчас? Мерзнет ли так же, как она? Или горящий у него внутри огонь прогоняет холод?
Она снова и снова проходила по знакомым улицам и мечтала, чтобы солнце никогда не садилось. Но Земля продолжала упорно крутиться, и в конце концов Голему приходилось возвращаться домой и готовиться еще к одной бесконечной ночи. Шить одно и то же платье ей давно уже надоело, и она начала брать одежду для починки или переделки. Клиентками ее были в основном другие обитатели пансиона, счетоводы и клерки, так и не научившиеся держать в руках иголку. Они считали ее неуклюжей старой девой и редко обращали на нее внимание, но ценили ее аккуратные швы и почти незаметную штопку. Ее рекомендовали подругам и коллегам, и заказов у Голема было достаточно, чтобы занять руки, если не голову.
Как-то особенно холодной ночью она зашивала прореху на брюках, и вдруг игла выпала из онемевших пальцев. Женщина попыталась подобрать ее, снова обронила и потеряла из виду. Она прощупала брюки, собственную одежду, пол вокруг — иглы нигде не было.
Женщина застыла от удивления. Как такое могло случиться? Как можно проткнуть себя и даже не заметить этого?
Она осторожно вынула иглу и закатала рукав. На месте укола осталась только крошечная темная дырочка с чуть приподнятыми глиняными краями. Она прижала дырочку большим пальцем: ощущение было не особенно приятным, но едва заметным. Отверстие уже почти затянулось, и, когда женщина отняла палец, ничего не было видно.
Это открытие поразило Голема. Она привыкла думать, что с ее телом никогда ничего не происходит. У нее не появлялось синяков, если она задевала за угол стола, и она никогда не поскальзывалась и не подворачивала ногу на льду, как это случилось недавно с миссис Радзин. Даже волосы у нее не отрастали. И вот теперь это, совсем новое и неожиданное.
Ее взгляд упал на шелковую подушечку с десятком торчащих из нее серебристых булавок.
За несколько минут она воткнула их все себе в руку на разную глубину, некоторые — по самую головку. Для этого потребовалось немало усилий. Глина, из которой она была сделана, оказалась густой и крепкой, и булавки входили в нее с трудом. Проткнув острием подушечку большого пальца, она вынуждена была взять ботинок и использовать его вместо молотка. Наконец она осмотрела свою работу, дотрагиваясь по очереди до каждой булавки. Они расположились аккуратной решеткой от запястья до локтя. Держались все крепко. Она сжала и разжала ладонь, покрутила рукой и почувствовала, как вокруг булавок двигается глина. Похоже, у нее не было никакой внутренней структуры, ничего похожего на кости, мускулы или нервы — вся насквозь она состояла только из глины.
Подцепив ногтями, женщина вытащила из руки одну булавку. Скоро отверстие само затянулось. Она вытянула другую и засекла время: прошло три минуты, прежде чем от укола не осталось и следа. А если бы отверстие было шире? Взяв одну из освободившихся булавок, она воткнула ее в руку вплотную к другой. Неприятное ощущение усилилось, но она не обращала на это внимания. Выдернув обе булавки, она стала наблюдать за отверстием. Через восемь минут оно совершенно затянулось.
До чего интересно! А если воткнуть разом три или четыре булавки? А если втыкать вообще не булавки, а что-нибудь большое — например, ножницы? Она достала их из шкатулки, обхватила рукой, будто кинжал, и занесла над запястьем.
Потом медленно и осторожно она все-таки отложила ножницы в сторону. Что она делает? Ей ведь неизвестно, сколько всего может выдержать ее тело. А если она нанесет себе непоправимый вред? А когда отверстие затянется, что она станет делать дальше? От скуки отрежет себе руку? Может, не стоит беспокоиться, что кто-то откроет ее тайну и уничтожит ее. Она сама уничтожит себя, отрезая кусок за куском.
Вытащив из руки все булавки, она воткнула их в подушечку. Скоро на руке остался только ряд еле заметных точек. Женщина взглянула на часы. Всего два часа ночи. Ей предстоит убить еще несколько часов. А кончики пальцев уже начинали беспокойно подергиваться.
Сколько времени она сможет выдерживать такую жизнь? Годы, месяцы, недели? Дни? «Ты скоро свихнешься, — произнес голос у нее в голове, — и тогда станешь опасной».
Рукой женщина машинально прикоснулась к висящему на шее медальону, но потом покачала головой и опустила руку. Поплотнее завернувшись в пальто, она подошла к окну и выглянула на улицу.
По тротуару в сторону ее дома шел светящийся человек.
Она уставилась на него не в силах пошевелиться. Что он тут делает? Неужели той ночью он выследил ее? Нет, возможно, все это просто совпадение, и он направляется куда-то по своим делам.